Её рука накрыла его веки.
– Опять боишься, маловерный?
– Ну что ты…
– Заметь: сейчас любой ответ негоден. Что согласие, что отрицание. Боишься – чего? Не боишься – тоже чего?
– Прости.
– Опять же. Невпопад.
– Доброе утро. Можешь убрать руку. Иду бриться.
– Ты бреешься на ночь. Забыл? – смеётся, убирает руку.
Давид поворачивается на бок, обнимает возлюбленную, а она пуще смеётся, понимая, что он ощупывает её: вдруг?..
– Давид, хочешь послушать Первую симфонию Скрябина? Там в первой части всё про тебя. Да и во второй.
Её голос юн и серебрист. Но и это не повод открывать глаза.
Давид зажимает её рот рукой, ложится на неё, мнёт всю, терзает, целует, его губы немеют, он еле дышит, мучаясь от болезненной похоти, но она не даётся, сдвигает колени, выворачивается и чуть-чуть кусается. Он уже знает, почему она не даётся по утрам: «Физиология, дитя моё, твоя физиология меня не интересует!»
Только вечером, когда все прочие любовники на Земле, успокоившись, ужинают, она разрешает думать и говорить о половой любви. Давид сходит с ума, он помнит утро, он был так готов, он был гораздо сильнее, но – обмануть эту даму утренней эрекцией нельзя. Это для неё оскорбительно: человеческие правила, основанные на законах физиологии; это смешно – подчиняться утру, печени, биоритму. А вдохновенье? А разум? Давид привык, что здесь им вертят, но как объяснить всё это брюкам?
Завтракать ему не дают. Кофе. Через полчаса разрешаются овощи, ещё через час фрукты. Позже появляются кое-какие кушанья, но без: соли, перца, сахара, масла, молока, муки, консервантов. Через неделю такой жизни Давид решил было, что в депутаты надо прорваться всенепременно, там хоть столовая нормальная.
Негодные мысли были запеленгованы и осуждены.
Ещё через неделю Давид прокрался к буфету и что-то съел. Потом думал, что неминуемо умрёт: оказалось, что очищенный от скверны цивилизации организм уже не приемлет мирской кулинарии. Как болели подреберья! Как мутило! Он хотел бежать, но тело было против: оно научилось возвышенной любви, без приправ, на голом счастье и энтузиазме. От этого никак не убежишь. Попрыгал на порожке в коридоре, поскулил и вернулся в спальню.
От непрерывных объятий его подруга стала гладко-перламутровой, упругой и воздушной. Давид обнимал совершенную материю, данную ему в совершенных ощущениях. После таких женщин можно с чистой совестью топать в политику и думать о благе народа примерно в таких выражениях: я всё отдам тебе земное, лишь только ты… Перечитайте «Демона». Лермонтов.
И вот однажды утром он проснулся и сразу, бесстрашно открыл глаза. Она заметила и похвалила:
– Умница. А теперь – учиться мирской власти.
– О, конечно. А почему именно сегодня?
– Ты научился открывать глаза. Ты преодолел самую жуткую жуть: