Лица людей с закрытыми глазами обращены к самовару, самовар уже потух и округлыми боками отражает не то свет костерка рядом, не то желтизну далекого заката.
– Где мы? – говорит кто–то тревожно и со страхом.
В ответ слышатся вздохи, хруст пальцев и чей–то смешок, кто–то даже вскочил и заходил вокруг стола.
– На войне! – отвечает голос, который пустил, было смешок, теперь уже сам засмеялся, и тут же еще и захохотал.
– Чего он хохочет? Послушайте, перестаньте! – просит кто–то.
Хохочущий голос давится, хихикает и замолкает.
Заметно темнеет, туча наседает над дубом и всей землей, костерок уже близится к концу, лица с закрытыми глазами в его меркнущем свете становятся почти не различимыми – выглядят призрачно.
– А где же Ботик?
– Он сейчас был здесь. Ботик, где вы?
– Ботик, не прячьтесь! Мы слышим, как пахнет вашими сапогами.
Все присутствующие смеются.
– Перестаньте, как не стыдно. Ботик убит сегодня утром на разведке.
– Он только сейчас был здесь. Это ошибка.
– Вам показалось. Эй, за самоваром, скорей отрежьте мне лимона.
– И мне! И мне! – доносится со всех сторон.
– Лимон весь.
– Что же это, господа, а я только ради лимона и пришел, – чей–то голос звучит тихо и обиженно, с тоскою – почти плача.
Снова хохочет прежний шутник, но никто не останавливает его теперь и не поддерживает.
– Завтра наступление.
– Оставьте! Какое там наступление!
– Вы же сами знаете…
– Оставьте. Разве нельзя говорить о другом. Что же это!
Закат за дубом гаснет, туча поднимается – становится как будто светлее и свободнее, костерок разгорается сам собой – из раздвигающейся темноты выступают лица с закрытыми глазами.
– Как–то теперь дома? – спрашивает кто–то неопределенно, явно с виноватой улыбкой на лице.
Костерок начинает окончательно терять свой запал, все сразу начинают говорить, кричать, суетиться, раздается звон двигающихся стаканов.
– Дома?.. – кто–то хрипло кричит из темноты. – Дома? Какой дом, разве где–нибудь есть дом? Не перебивайте меня, иначе я начну стрелять. Дома я каждый день брал ванны – понимаете, ванны с водой с водой по самые края. А теперь я не каждый день умываюсь, и на голове у меня струпья, какая–то парша, и все тело чешется, и по телу ползают, ползают… Я с ума схожу от грязи, а вы говорите – дом! Я как скот, я презираю себя, я не узнаю себя, и смерть вовсе не так страшна. Вы мне мозг разрываете вашими шрапнелями, мозг! Куда бы ни стреляли, мне все попадает в мозг, – вы говорите – дом. Какой дом? Улица, окна, люди, а я не пошел бы теперь на улицу – мне стыдно. Вы принесли самовар, а мне на него стыдно было смотреть. На самовар.
Конец