они растормошить меня, в люди вывести, а у меня взгляд отсутствующий, слёзы пьяные, бред всякий несу. Поразмыслили они, да и увезли меня в Ермаковское. Родителей моих нет давно, а здесь тётка живёт, по материной линии. Приняла она меня, значит, на поруки и давай отпаивать чаями, травками всякими. Недели за две я пришёл в себя. По крайней мере, к бутылке руки уже не тянулись. Раз, дай, думаю, прогуляюсь вечерком «вдоль по Питерской». Перед сном, чтобы лучше спалось. Дорога от тёткиной избы сначала круто вверх идёт, а дальше – под гору. Поднялся я наверх, смотрю – внизу туман, прям, кисель молочный, ни дать, ни взять. И жутковато, и любопытство берёт. Решил: ну, всё-таки спущусь. Ещё кошка за мной увязалась соседская. Сначала туман вроде как сгустился, а потом – резко так, – за спиной весь и остался. Оглядываюсь: ёпрст! Ни дороги, ни домов, одна тропинка в чистом поле. Я потом холодным покрылся и назад, через туман. Бесполезно: поле, и всё тебе! Постоял я малость, покурил и зашагал куда глаза глядят, надо же было как-то из задницы выбираться! Животина бедная рядом семенит… Шёл-шёл, какими-то судьбами дошёл до трассы. Ночь, темень, никого. И ведь прохладно весьма – так-то август уже на дворе. Под утро кое-как дождался: КАМАЗ тормознул. «Подбрось, – говорю, – братишка, до Ермаков». А он: «Не, – говорит, – мне прямо, до грузового моста! На набережной тебя высажу, там автобусы с шести пойдут, доберёшься». Чё, думаю, несёт мужик? Ну да ладно, лишь бы довёз. Сел, кошку на колени, поехали. А ему, водиле-то, сам на сам, видать, наскучило кататься, он и завязал беседу:
– Ты откуда, брат? Как тебя в поля занесло?
– Да с Ермаков, – говорю, – Ну, вообще-то, с Абакана, там живу…
Водила подумал с минуту, покачал головой:
– Не знаю. А где это?
– В Хакасии же!
Мужик руками развёл:
– Нет, не знаю…
Хотел было я ответить шутнику, но тут впереди проступили очертания зданий. И страшно мне стало, дружище, как никогда до этого в жизни»…
Серёга умолк. Втянув голову в плечи, он по-мальчишески шмыгнул носом, нащупал рядом с ногой железный прутик и принялся ворошить им потухающие угли в костре. Искры снопами полетели в темноту ночи, взмывая вверх и осыпаясь беспорядочным фейерверком. Дэн поймал себя на мысли, что история странного бича его зацепила. Он готов был поклясться, что не поверил рассказу ни на йоту, но в то же время чувствовал сильнейший азарт. Услышанное тянуло на сенсацию, и Дэн уцепился за эту возможность профессиональной хваткой.
– Эй, – окликнул он рассказчика, – А что было дальше? Как ты здесь столько времени… один-одинёшенек? Менты не замели?
Бич невесело усмехнулся:
– Не замели. Я ж, как крыса, по подвалам партизанил. В первые три дня чуть с голодухи не помер. Ну, думаю, или пан, или пропал: надо милостыню просить. Не воровать же! Стал церковь высматривать. Искал-искал, нашёл одну, в дальнем переулке.
