В камере Ларр находился один. Сырость, грязь и холод – окружали его, лишая сна. Они стали его спутниками, собратьями, по несчастью. Несколько раз, по специфичности профессии ему доводилось приходить в эти сырые подземелья. Тогда бы он и не подумал, что проведет здесь свой последний день. В камере было одно единственное небольшое окно, за которым раскинулась городская площадь. На улице стояла темень, даже луна как будто боясь взглянуть на смертника, спряталась за облака. Лишь тусклый свет из дверных щелей освещал его келью. Где-то там, в тепле, у камина храпел сторож со связкой ключей. А Ларр был здесь, прикованный железом к стене, погруженный в свои мысли. Ночь казалась бесконечной, невыносимой пыткой. Рассудок отказывался осознавать весь ужас, что с ним произойдет. Из раздумий Ларрия вырвал шорох. Поначалу, заключенный подумал, что ему почудилось, (ведь по голове прилетело не раз и не два) но шорох с наружи повторился, а позже и вовсе стал похожим на хлопанье крыльев. Кажется, бывший десятник просто сходил с ума. На окне, что-то копошилось. С превеликим трудом повернув голову, заключенный увидел филина. Величественная птица просунула голову между прутьев, в это маленькое оконце. Огромные фиолетовые глаза смотрели прямо на него, не моргая.
– Ты… наваждение? О боги! Я схожу с ума… – Птица как будто поняла его и покачала головой. Ларр усмехнулся:
– Пришел посмотреть на смертника? Что ж полюбуйся.
– Угу. – Причудливый филин попробовал клювом прокусить крепкие, железные прутья в окне. Демонстрируя то, что сейчас не в силах помочь.
– Эх не пытайся братец, лети лучше на волю, а то и тебя схватят.
– Угу.
– Впервые я говорю с птицей.
– Угу. – Символ мудрости еще раз кивнул головой. Ларрию даже показалось, что птица его понимает. Что ж, хоть какой-то собеседник.
– Вижу ты не обычная птица, – узник закашлялся, но не оторвал взгляда от него. – А раз так, передай моей жене и дочери, что я люблю их. – Приступ кашля стал сильнее, и узник невольно отвернулся.
– Сам им это скажешь. – Произнес чей-то голос со стороны окна.