Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, —
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
София Парнок, 1915
© Лев Борисович Усыскин, 2020
ISBN 978-5-0051-5722-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
PRELUDIO E FUGA (SOLO)
1
Мое имя – Игорь Ли, мне сорок пять. Когда-то, классе в пятом или шестом, новый учитель математики по фамилии Хван (счастливо перебравшийся в Ленинград ушлый и мстительный ташкентский кореец), впервые открыв наш журнал, радостно ткнул пальцем в мою строчку, и, когда я поднялся из-за парты, немедленно скорчил гримасу разочарования: ну, вы сами видите, – рожа у меня вполне русская – никаких тебе узких глаз или чего там положено…
В общем, корейцев в роду у меня не было вовсе. Зато были китайцы. Прадед покупал в Сибири мех, что-то шил из него в Харбине, потом возил продавать во Владивосток. У него была русская жена и странное качество судьбы – оказываясь с завидной регулярностью в неправильное время в неправильном месте, он, однако, всякий раз находил способ увернуться от раздачи…
В общем, он как-то смекнул, что правильнее будет – дрейфовать на запад. Дед мой родился уже в Челябинске. Он женился на девушке с еврейскими корнями – вот все, что я знаю про свою бабку. Про еврейскую кровь, пожалуй, я задумался лишь однажды, уже будучи взрослым и узнав случайно от кого-то, что родной мой район, застроенный кооперативами середины 60-х – между 2-м Муринским и Тореза – величается в народе, вот-те раз, «кварталом еврейской бедноты». Видимо, семья моего отца была далека от народа, коли я об этом не ведал. От евреев, впрочем, мы были далеки тоже – их, сколько я помню, среди родительских друзей не встречалось. Ну, да я ушел в сторону…
Таким образом, отец мой родился в Туле, а я здесь, в Снегиревском роддоме, куда моя мать попала «по блату», как тогда говорили: иначе бы я с тем же успехом появился на свет в роддоме Педиатрического института, ближайшем к нашему жилищу. Впрочем, и это тоже не имеет никакого значения.
Короче, я так и живу в этих краях – разве лишь после смерти отца переехал неподалеку, продав без каких-либо сантиментов квартиру моего детства и купив взамен, а после объединив две смежные – двухкомнатную и трехкомнатную – в соседнем доме. Деньги в то время у меня – были.
Пожалуй, теперь вы знаете обо мне изрядно, чтоб не сказать – все. Самое время церемонно раскланяться, едва не коснувшись земли краем лакированного цилиндра, и после замкнуться пленительной, умиротворяющей, излучающей предельную респектабельность улыбкой.
Стало быть, здравствуйте, это я.
2
Шкаф, диван, два стула, стол
Кто-то был здесь, да ушел.
Кактус трется у окна,
Слева – гладкая стена,
На стене висит картина.
Денег нету. Я – скотина.
С Кариной мы расстались в марте. Из нынешнего далека та история видится чудаковато-незатейливой фортепьянной пьеской, вроде тех, что писались для кино в семидесятые годы – с нарочито гладким, как бы скользящим перебором клавишей. Как бы такое «та-ри-вер-ды… та-ри-вер-ды…»
Все произошло словно бы исподволь. Отказавшись под каким-то предлогом остаться на ночь, она не захотела сделать этого и днем позже. Кажется, потом ее не было совсем – дня два или три – отговаривалась, что занята в городе допоздна. Затем все же объявилась, но вновь не стала ночевать, не снисходя уже на этот раз до объяснений.
Понимая в принципе, к чему клонится дело, я, любопытства ради, проявил настойчивость, но удостоился в ответ лишь президентской радости, причем подобно тому саксофонисту-бедолаге, умудрился испачкать девушкину блузку. Вопреки обыкновению, она даже не рассердилась.
Больше она не приходила. Вещи свои, как выяснилось, она потихоньку вывозила заранее.
Это был чуднóй роман, конечно. Не самый чуднóй в моей жизни, но все же где-то вверху пьедестала. Мы познакомились на вечеринке у Котельниковых. Помнится, Слава задумал что-то там отпраздновать – не то новый Tuareg, не то отправку детей в Ставрополь к бабушке на все лето. То, что меня туда позвали, было отчасти странным – мы перед тем с полгода или больше не перезванивались, причем последний наш тогда разговор завершился, коли память меня не подводит, на какой-то избыточно острой ноте, оставившей плохо выводимый неприятный осадочек.
Как бы то ни было, меня пригласили, и я пришел. В полуподвальном грузинском кафе на Мойке собралось человек пятнадцать, примерно две трети из них были мне знакомы и раньше, остальным меня представили по прибытии с какой-то почти неуместной церемониальностью, как будто бы меня даже смутившей. В большинстве это были коллеги Кота по его адвокатским делам и их жёны, достаточно приятные люди нашего с ним возраста или даже моложе. Был, впрочем, один седенький старичок в очках – вот он шутил больше всех, двигался больше