И я не успел совсем немного. Был однажды арестован и препровожден в Москву. Даже с того света Гаевский и Грац до меня дотянулись.
По идее я должен был унывать и ждать невеселой развязки. Вот только тоски и уныния почему-то не было. А была уверенность, что я выползу из этой каменной ловушки. Столько у меня недоделанных дел, а я здесь. Взаперти, орел молодой. Хотя нет, уже не молодой – далеко за сорок. Но крыльями махать еще могу…
Что происходит на воле, мы, огражденные от большого мира, представляли с трудом. Переписка с волей, газеты и журналы – все было запрещено. Но мы и в изоляции ощущали, как сгущался воздух и сжималась пружина исторических событий.
29 ноября 1938 года генерал, вернувшись с допроса, нашептал мне, что Ежов больше не нарком внутренних дел – его перевели заведовать водным транспортом. Это было событие! Ежов виделся всем эдаким Молохом – богом смерти. А тут какой-то транспорт. Это означало одно – началось его падение.
Вспомнились разговоры с моим высокопоставленным другом из Генпрокуратуры, что наверху недовольны разогнавшимся катком репрессий. И что это значит для меня? К добру или только хуже станет? Может быть всякое, это как попасть в ураган – в какую сторону понесет, неизвестно.
Ветер перемен дул все крепче, принося надежды, ожидания и вместе с тем липкую неуверенность и страх. Мне казалось, что моя развязка близится…
После обеда за узким зарешеченным окошком повалил декабрьский снег. Дверь распахнулась и прозвучало:
– Ремизов, на выход!
На этот раз конвоиры повели меня не в кабинет следователя, а вниз, в тесный дворик, где ждал «воронок». Защелкнулись наручники. Меня подтолкнули в спину:
– Вперед!
И я оказался в одиночестве, в жестяной, наглухо закрытой коробке автомобиля для перевозки арестованных.
Ну вот и финиш. И все мои надежды, уверенность – где теперь они? Под ними подвели черту. Как это бывает – сейчас объявят итоговое решение Тройки, где рассмотрение дел происходит без участия обвиняемого. И в ров.
На меня вдруг накатила волна дикого ужаса – как у животного, которого ведут на убой. Захотелось выть и молить о прощении. Потому что сама мысль, что для меня скоро не будет ни этого дня, ни снегопада, ввергала в первобытное отчаяние.
А потом, как ушат холодной воды, пришло ясное осознание – я же не животное, а человек. Не раз видел смерть, фактически долгие годы жил взаймы. Ну вот, встретились с костлявой. Иначе и быть не могло. А что здесь и сейчас – так судьба распорядилась.
Смерть отнимает у человека все. Единственное, что остается, – это гордость и честь. Поэтому нет силы, которая заставит меня ползать на брюхе и молить пощады.
Плохо, что все кончается именно так. И угнетает даже не столько бесславная гибель. Еще больше