– Стахановец. И что? Их всех арестовали?
– Да не смешите. Мы же с понятием.
– Тогда должны понять и то, что я здесь тоже зря. И выгода от моего здесь сидения только контрреволюционерам, которых я не добил.
– А вот тут мое понимание заканчивается, гражданин Ремизов. Поэтому вернемся к нашим баранам. Почему вы, будучи начальником областного Управления государственной безопасности, не приняли мер к…
И шло все по наезженному кругу.
Однажды допрос посетил сам Ежов. Кажется, он был пьян или под воздействием опия. В его взоре я не видел ничего человеческого – только муть и первозданная ярость.
Маленький, подвижный, он вперился в меня выпученными глазами и хрипло прокаркал:
– Кто таков? А, Ремизов! Двурушник! Говори, кто входил в твою антисоветскую группу!
Если бы я и хотел ему чего сказать, он все равно не предоставил мне такой возможности. Тут же бросился на меня, ударил кулаком под дых, по шее, по лицу. Отдышался, взгляд его прояснился, какая-то радость просияла на его лице от того, что безнаказанно лупит человека, способного его соплей перешибить. Есть такая проклятая одержимость безграничной властью, делающая из людей бешеных зверей.
– Контра! – прохрипел Ежов и, махнув рукой, бросился дальше.
Звуки ударов теперь слышались из соседнего кабинета.
Капитан просто окаменел. Посидели мы с ним минут пять в безмолвии. А потом он вызвал конвоира. Ему было стыдно. Непрофессиональное чувство в этих стенах…
Глава 3
В углу, глядя в одну точку, раскачивался на нарах и что-то пел на своем языке узбек. Этот старый заслуженный большевик служил послом на Ближнем Востоке, прославился там загулами на казенные деньги и непротокольными заигрываниями с местными властям. Кроме того, он вел какую-то свою игру, отличную от линии партии. Похоже, его грехи, в отличие от многих тут сидевших, были вполне реальными. Он почти ничего не говорил. Только время от времени, глядя в одну точку, заводил заунывные восточные песни. А иногда грустно произносил:
– Хочу одно – еще разок увидеть мою степь. Ощутить ее запах.
– Хорош выть, внук Чингисхана. Увидишь свою степь, – смеялся генерал-летчик.
– Нет, генерал. Это последний причал корабля в моей бурной, как стремительная горная река, жизни, – по-восточному велеречиво отвечал узбек.
– К чему такой пессимизм, посол?
– К тому, что мне следовало сойти с этого корабля раньше. И теперь я бы смеялся, глядя на них издалека. А сегодня смеются они. Последняя пристань, – узбек впадал в тоску и опять заводил свою песню.
Мы довольно душевно сошлись с генералом-летчиком. Тот был зол, но не терял уверенности. Знал я таких по Гражданской – эти люди сделаны из железа и всегда прикроют тебе спину. И за него, пожалуй, единственного здесь, если не считать профессора-филолога из МГУ, мне было сильно обидно.
Причину своих неурядиц