– Я сама дойду, – поднялась, опираясь на чужие руки. – Я в порядке.
Рядом заворковала учительница.
– Молодцы, ребята! Василий Степанович, Нику к медсестре надо и побыстрее. Вызовем «Скорую», а кровь надо подтереть, чтобы никто не поскользнулся.
Меня затошнило от того, что кто-то может поскользнуться на моей крови.
Я стояла на сцене в балахоне из мужской рубашки, опираясь на мужчину за моей спиной. Если бы не он, если бы не его спокойная уверенность, я бы заплакала. Зарыдала, наверное. Но его хватка на моих руках, его голос и запах держали мое отчаяние под контролем.
Особенно запах. В последующие дни я развлекала подруг тем, что пыталась незаметно понюхать Василия Степановича, учителя химии, чтобы проверить запах его одеколона. Мне удалось «случайно» столкнуться с ним в коридоре, но в тот момент бедняга пах чем-то горелым и химическим и очень спешил в лабораторию. Я поблагодарила его за помощь на сцене, но спросить об одеколоне не решилась. К своей превеликой радости, я умудрилась найти одеколон в магазине. Перенюхала несколько десятков, как одержимая, и все-таки нашла. Купила и наслаждалась, нюхая перед сном.
Но в тот страшный момент на сцене, балансируя на грани истерики, я смотрела на Данилу Резника. Его удерживали несколько человек, и он не сводил с меня горящий синий взгляд. Ярость ли это? Чувства настолько сильные, что они исказили его лицо, подчинили тело. Он трясся, скрежетал зубами и рычал от вынужденного бессилия.
Его чувства передались мне, ударили в голову, как крепкое вино. Я смотрела на одноклассника и гадала, почему он бросился мне на помощь. Почему успел первым. Почему смотрел на меня так… необычно.
– Я отнесу Нику! – в который раз потребовал он, но учительница преградила ему путь.
– Мы с Василием Степановичем отведем Нику в медкабинет. Оставайтесь на местах, спектакль продолжается! На сцене должны быть только актеры.
«Скорая» не понадобилась, школьная медсестра справилась на «ура» и забрала у меня синюю мужскую рубашку. За дверью кабинета меня дожидался Гриша, он и отвел меня домой.
– Я напомнил Резнику, чтобы не лез к тебе.
– Спасибо.
Это было самое неискреннее «спасибо» из всех, сказанных соседу.
Резник мне не нравился, но его бешеная ярость, животный прыжок ко мне через всю сцену то и дело всплывали в памяти. Словно я подсмотрела в замочную скважину и увидела нечто очень личное, тайное, тщательно скрываемое от остальных. Чужие эмоции, волнующие и безжалостно влекущие.
Я хотела узнать, какие чувства скрывает Данила Резник.
Хотела и боялась одновременно. Не знала, готова ли я к эмоциям такой силы.
Я не спала всю ночь. Стояла у окна, глядя на побитые ступени школьного крыльца и дожидаясь, когда уборщица Агриппина Степановна откроет школу. Как только она появилась во дворе, как всегда, размахивая сумкой и разговаривая сама с собой, я оделась и поспешила в мастерскую.
Всем, кто посещал художественный кружок, предлагалось сделать выпускной