Прошёл целый месяц. Я, как и прежде вместе с осенью заглядывала в окна, стучалась в закрытые двери. Мы сидели на сотнях тысяч подоконниках, согреваясь от доброты людей. Иной раз нам становилось до дрожи холодно, особенно в тех домах, где непринято говорить о любви. …Есть такие дома, присмотритесь: у них грустные окна, скрипучие двери, за которыми бьют посуду, кричат, закатывают истерики. Мне тесно, мне неуютно и душно в таких домах. Тесно и самим обитателям.
Последнее время в окнах композитора я стала видеть пушистого домоседа, который развалившись на подоконнике, привык высматривать силуэт своего добродушного человека. Композитору надлежало проявить себя в качестве заядлого воспитателя и как следует присмотреть за пушистым комком, но как оказалось, воспитание свернуло не туда, точнее завалилось на бок. Лежит теперь наш зверёк отлёживается, пока его добродушный человек ходит на работу. На том они и порешили, что каждый будет занят своими насущными проблемами: человек работать, чтобы прокормить себя и кота, а кот ждать корм и того, кто уберет за ним лоток. Спору нет, пушистый комок ждал и даже преуспел в этом занятии. Он, как ошпаренный соскакивал с подоконника и в порыве всей своей страсти бежал к порогу. Композитор знал, с каким рвением ждут его возвращения, потому и научился спешить домой. К тому же пушистый гость обжился и зарекомендовал себя полноправным владельцем ковра, что лежал возле настроенного белого пианино.
Этим вечером я заглянула в окно скрипача. Задумавшись, он сидел в кресле у камина, сладостно потягивая трубку. При каждом длительном выдохе его угрюмое лицо затмевалось плотным облаком душистого дыма, который лениво рассеивался по небольшой гостиной.
Погружённый в водоворот бесконечных мыслей, скрипач думал о дочери, которая несколько лет тому назад переехала с мужем жить в другой город. За такой поступок, конечно же, скрипач не обижался, ведь дети вырастают и им свойственно покидать родные края, но его сердце отравляла тоска, которая скулила под потолком под вечер и он, ссутулив плечи, проклинал свой опустелый дом.
Один на один, увы, на ноль делить нельзя. Столь пресловутое уравнение регрессивной жизни удручало и без того угрюмое сердце скрипача. Делить с кем-то свою жизнь он не смел, точнее, так и не осмелился полюбить другую женщину. С тех пор как не стало его жены, прошла целая дюжина лет. Говорят – время лечит, но скрипач оказался неизлечимо больным. И как бы ни старалось это вездесущее время, любовь в его сердце стала невостребованной.
Он так долго сидел у камина, что не заметил, как на город опустилась глубокая ночь. Скрипач вдруг вспомнил себя молодым, как прогуливался с маленькой дочкой по цветущему саду, а та совсем по-взрослому задавала вопросы. Я тоже помню и храню этот отрезок времени и под воздействием ностальгического настроения решила наведаться в прошлое