Недоед, видимо, полностью попал под воздействие песни. Сначала сел, привалившись спиной к стене, как человек после трудного дня, потом лег, по-собачьи положив голову на передние лапы, затем прикрыл глаза и захрапел.
– Спит? – Олаф не верил своим глазам.
Так не бывает. Разъяренный близостью жертвы, хищник не укладывается подле нее вздремнуть. Должно быть, все это – предсмертный бред, агония, играющая шутки с рассудком. Должно быть, зверь все-таки достал, располосовал острыми когтями живот и выпустил внутренности.
Летта не ответила. Лёгким видением метнулась от стены и подошла к недоеду. Присела, запустила руки в густую шерсть, как будто перед ней лежал домашний питомец. Потом и вовсе улеглась на зверя, крепко прижалась всем телом, обхватила шею и зашептала свою странную колыбельную прямо в мохнатое ухо.
Время словно остановилось. Нет, юноше даже не пришло в голову, что Летта душит чудовище, у нее бы просто не хватило на это сил. Тем более, она обнимала хищника нежно, почти невесомо. Пока вдруг не оборвала мотив на звенящей ноте и, соскользнув с его спины, не отползла в сторону.
– Он заснул? – боясь признать очевидное, переспросил Олаф.
Случилось что-то непостижимое: девушка не испугалась огромного разъярённого зверя и усмирила его, спев одну из самых прекрасных песен, что проводник когда-либо слышал.
– Теперь навечно, – еле слышно подтвердила опасения юноши Летта.
Она едва дышала от усталости. Грудь тяжело вздымалась и опадала. Прикрытые глаза чётко очертила синева. Кожа по цвету не отличалась от землистых стен пещеры. Казалось, девушка сама вылеплена из мертвого камня, и все её движения – только морок в неясном свете затухающего костра. В воздухе разливалась едко-кислая слабость, как после длительной болезни, когда человек только-только вынырнул из омута смерти, и жизнь лишь чудом теплится в его изнеможенном теле.
Среди разбросанных вещей Олаф нашел флягу с водой и протянул Летте. Она благодарно кивнула и сделала несколько жадных глотков. Скоро дыхание девушки стало глубже. Синева под глазами – мягче. Летта даже смогла сесть, оперевшись о стену, хотя сил промокнуть каплю воды, стекающей по подбородку – по-прежнему не было. Запах усталости потихоньку растаял..
Заметив, что Летта пришла в себя, Олаф решился спросить:
– И что вы пели?
Она призналась нехотя:
– Одну из песен Мракнесущего.
– Это могло случиться… – молодой человек мотнул головой в сторону безжизненного тела, – …и со мной?
– Под эту – нет, – Летта посмотрела на проводника и улыбнулась кончиками губ. – Но у Мракнесущего много песен, для каждого, кто вышел из чрева Жизнеродящей.
Холодок пробежал по хребту, когда Олаф ощутил прикосновение к Тайне.