На похоронах сына Тарон молча стоял, не проронив ни слова. Внимательно он смотрел, изучая черты лица своего сына. В похоронной процессии он словно был наблюдателем, и каждого пристально осматривал, и словно бы запоминал жесты, действия, речи. Без чувств, без эмоций, с окаменевшим лицом. И вмиг он вдруг остановил свой взгляд на Ирэн. Его бабушка громко, навзрыд плакала, держась за руку Нелли. Иногда она пыталась что-то сказать Нелли, а та, обнимая её одной рукой, стояла с серым, землистого цвета лицом. Рядом с ними всё время находился их семейный доктор Альберт Манукян и зорче любой охраны наблюдал за Ирэн и Нелли. Тарон перевел взгляд на своих коллег. В их глазах он увидел боль вместо жалости, которая обычно присутствует в таких случаях в умах людей. Жалость – она подобна меркантильности. И от неё не все люди застрахованы. Каждый из собравшихся тихими шагами приближался к гробу Рупена и произносил чуть слышным голосом прощальные слова. Как всё это выдерживало сердце Нелли – известно, наверное, только Небесам. А они разрывались в своей бесконечности пространства, и чувствовалось, как всё вокруг словно застыло, оцепенело от горя родителей. Когда работники старого кладбища взяли в руки гвозди и подошли к гробу Рупена, сильный ветер вдруг пронесся над всеми присутствующими, и всем был слышен его протяжный дикий стон. Тарон остановил работников, преградив торсом им дорогу, жестом давая знак, что ещё рано для их работы. Повернувшись, Тарон медленно подошел к гробу Рупена. Склонившись над сыном, взял в руки его маленькие ладони и чуть слышным, севшим голосом обратился к сыну:
– Сегодня очень многие принесли что-либо из того, что было частью нашей жизни вместе с тобой. Чтобы тебе там, в раю, не было скучно. Вот мама держит твою любимую шапку, и Ирэн принесла твоего обожаемого Тэдди. И мои коллеги принесли именно те конфеты, которые ты любишь. Тут присутствуют все твои друзья, сынок. Знаю, ты сейчас всё видишь. Хоть и молчишь. Только не знаю ответа… простишь ли ты меня. Я не сдержал своё слово, данное обещание, что оберегу тебя. Сынок, мой Рупен! Если бы было возможно вырвать собственное сердце из груди и отдать тебе, чтобы оно хотя бы в раю оберегало тебя. Не задумываясь, я бы прямо сейчас сделал бы это. Я умер вместе с тобой, мой родной, – взгляд Тарона взметнулся в небо, и мужчина сдавленно произнес: – Господь, ты не жалел моего сына, так же как не жалел и своего сына Христа, принося его в жертву человечеству. Сегодня я отдаю тебе в руки моего Рупена. Обереги его в раю, как своего.
Поцеловав руки и лицо своего сына, еле держась на ногах, Тарон в последний раз посмотрел на маленького недвижимого Рупена. Поискав глазами работников, он кивнул им головой, давая понять, что те могут приступить к своей назначенной работе. Тарон повернулся лицом ко всем собравшимся, и впервые за несколько дней молчания обратился к ним.
– Тихо скорбите о моем сыне. Он спит. Прошу вас, не потревожьте его крепкий, вечный сон…
Тарон снова устремил свой взгляд в небо и что-то произнес шепотом на своем родном армянском языке. И вновь повернувшись,