Вот только ухо мое все стреляло и болело. Мне было совсем плохо, хотелось спать, и я с трудом дополз на карачках до дивана.
Мы все-таки ушли и благополучно пришли в Бату, и доктор Хустино, директор госпиталя забрал меня на своей маленькой машине «Сеат Панда». В лаборатории подтвердили диагноз: малярия 3 креста, максимум.
Все это я узнал на вторые сутки, когда оклемался после кучи капельниц и увидел над собой черное лицо. На приличном русском языке с использованием родных оборотов лицо произнесло что-то вроде «…твою мать, наконец-то очнулся, з….л ты тут всех»
Это доктор Хустино, или, как мы его называли, Хустиныч практиковался в употреблении крылатых фраз и выражений, накрепко усвоенных за годы учебы в медицинском институте в городе Волгограде, Советский Союз.
Пока мы с Хустинычем героически отбивали первую и, как оказалось, самую яростную атаку малярии, кэп постарался максимально оперативно исполнить пожелания последних заскучавших по домашнему уюту. Ребята и так долго продержались, понятно, что не каждый мог и хотел остаться и продолжать играть с судьбой.
В общем, большой босс отблагодарил отъезжающих, и они, довольные, исчезли за африканским горизонтом.
А вот кэп, чувствовалось, затосковал. И оттого, наверное, стал все сильнее закручивать гайки в общении с гвинейскими членами команды, которые учились у нас как собственно морскому делу, так и дисциплине. Какая-то горечь и обреченность появилась в его манере. Мне даже показалось, что отеческая забота обо мне пока я болел, была результатом принятого решения расстаться с сыном, который уже конкретно достал кэпа своим нытьем.
Видать, не оправдал пацан отцовских надежд. Да, испытание было не из простых. Но только то, что для нас с кэпом было интересно и естественно, для других было за пределами понимания.
А мы чувствовали гордость за выдержанные шторма, за наши обеды по пояс в соленой воде, за смывания за борт и возвращения с того света по веревке, за нервы и шепот заклинаний над моторами – чтобы выдержали нагрузки в самые ответственные моменты. Нам оказались нипочем неустроенный быт, ругань с портовыми агентами из-за беспредельных перегрузов и последующих бессонных ночных переходов в ожидании тропического шторма – скоротечного и жестокого, могущего стать последним в судьбе пароходика и всех нас.
Все это и многое другое уже перемололось в воспоминания. Но спокойного будущего по-прежнему не предвиделось.
В одном из рейсов, которые мы делали с еще не очень обученным, но старательным благодаря строгости кэпа экипажем, мы, проскочив все опасные районы на маршруте, уже расслабились. Сидя за штурвалом, я смотрел вперед по курсу, выискивая поворотный маяк – признак скорой передышки.
Услышав бурчание кэпа, я подумал, что он делает кому-то очередной втык, но ошибся. Сначала я не понял, что он хотел сказать словами «не прощу себе потом всю оставшуюся», но тут кэп зло рявкнул «Поворачивай назад!» и протянул мне бинокль.
Да,