Вспышка первого луча. Редкий растрёпанный волос. Насыщенный долголетием и грязью. Пустота глазных яблок и определенно к месту, торчащие из-за дефекта прикуса усталые зубы. В совокупности с пропитанной потом одеждой озаряет для нас его. Тот, кто был вначале. Когда он появился – тайна. Но определенно, он был первым. Где же теперь его зрачки – другая загадка, на которую есть свои слухи и сказания. Он никогда не говорит. Грузным телом продолжает путь вслед за лагерем, он не немой, нет. Не вступает в диалог, но поет, если это еще можно считать песнями. Отсутствие голоса и таланта никого не смущает. Исполняет, одному ему известные композиции, никогда не повторяясь и первый звук с появлением света – неизбежно песня. Зачастую абсурдная, безумная. Безумие, это он. Его вид, движение, голос и музыка, он олицетворение безумия. Даже в таком месте, находятся нормы и каноны, и даже здесь это странно. Послышался надрывистый голос Безумца:
Пить из луж собственную кровь,
И каждый умирает от того, что знает.
Я оставил пули в чувстве, где любовь
Мой организм вписался в баре.
Лагерь отправился в путь. Не торопясь. Движение ради движения. Несколько мужчин, женщина и один ребенок. Обреченные на скитания, шаг за шагом следуя по ходу уносящегося в бесконечность светила. Уходя от него, а затем следуя за ним. Не оборачиваясь, не обращая внимания на отголоски песни:
Доиграны акты, доломаны стулья.
Мне постоянно одно что-то снится.
Что, не придумывая, опять эти пули.
Мне снится мое самоубийство.
Белый свет кометы поднялся над горизонтом, чувствовалась прохлада нового дня. Вслед за кометой поднимались длинные острые когти, что так жадно тянулись за этим блеском. Как только жара утонула в искрах дня, одинокая фигура вырвалась вперед от лагеря и легким бегом отправилась вдаль. Убегая, все еще ловя отрывки напеваемых слов:
Мы раны так расковыряли,
Что спирта не хватило.
Мы словно марсиане – видим, что не видят,
Люди в этом мире.
Мелкая тень, крадется позади лагеря. Страшась подойти ближе и еще больше остаться в одиночестве. На четырех конечностях, окончательно теряя все человечное в себе, мелкими перебежками. Слушая каждое слово, жадно глотая их, он благодарен миру за такую бесценную возможность, больше всего боясь этого лишится. И из-за этого, как провинившийся пес, прячась за редко встречаемые глыбы, пытаясь как можно реже попадаться на глаза, следует он. Тот – кого здесь не любят, возможно, даже больше тишины. Тот – кому нет здесь места. Даже в таком гиблом месте встречаются изгои. Всегда что-то будет под запретом,