– Ах, молодость, это дивное время понимания и узнавания, – не без легкой досады вздохнул Дойд и вернулся к работе.
Тем временем генерал Кинц закончил осмотр котлована и, удостоверившись, что все в порядке, вернулся на командный пост. Оттуда он еще раз в бинокль осмотрел место работы и сверился с показаниями приборов. Все шло по плану – датчики на вышках фиксировали присутствие в котловане всех до одного пришельцев.
– Сотня, – задумчиво проговорил генерал.
Он снял трубку телефона, нажал кнопку вызова и холодно произнес:
– Все готово. Приступайте.
В ту же секунду пулеметы двадцати пяти вышек развернули дула в сторону котлована и за несколько секунд превратили его в братскую могилу для последних во Вселенной юлийцев.
Кинц посмотрел на показания датчиков. Выживших не было. С чувством выполненного долга, он достал из кармана сложенный пополам листок бумаги.
– Прости, Дойд, – сказал он, поджигая листок с суфлийскими инструкциями, наблюдая, как огонь медленно уничтожает старательно переведенный план, один пункт за другим. – Вы хорошие ребята, но они прилетели раньше.
Они не улетят, уже никуда не улетят, эти мертвые птицы, случайно погибшие во время большой войны. Но меня интересовали не они, а мои люди, мои победители, вызывающие у меня столько же гордости, сколько и отвращения. Я застал их за весьма невинным занятием: победители ели рыбу. Рыбу, которую мать семейства, наверное, приготовила для своих дочерей. К слову, они тоже присутствовали при трапезе: их изнасилованные, мертвые тела были хорошим кормом для Энни и Марты, моих девочек-доберманов. Воины иногда с опасением поглядывали в сторону этих милых животных. Заметив это, я позволил себе улыбнуться.
– Руки мыли? – спросил я, кивнув в сторону чудом уцелевшего умывальника.
Солдаты переглянулись.
– Зачем эти тонкости, милорд? Главное, что эта земля теперь наша. А руки не жопа, чтоб подмывать.
Дождавшись, когда утихнет их гогот, я подошел к столу и схватил наглеца за ухо, как провинившегося ученика.
– Земля-то может и наша, – прошипел я ему в ухо, краем глаза заметив, как побелели лица остальных, – да только если тебя скосит зараза, я не буду тебя лечить, а сожгу живьем, чтобы другие, у кого ума побольше, не заболели.
Отпустив распухшее, покрасневшее ухо, я с удовольствием отметил, как дружно воины кинулись к умывальнику. Один солдат обернулся, и попытался загладить вину товарища:
– Милорд, все же в руках божьих, – сказал он и тут же получил от меня увесистую пощечину.
– Ты думаешь, после того, что вы сделали, бог будет охранять вас? – я указал на окно, за которым полыхал ненавистный Императору город. – Ваши души теперь здесь, – я протянул им кошель с деньгами.
Один было потянулся к нему, да отпрянул, испугавшись собак, устроившихся у моих ног. Вдоволь насладившись картиной их страха, я положил кошель на стол, перешагнул через недоеденные тела, и направился к выходу.