и волнующе просвечивали соски. Ксюха уже тоже была изрядно навеселе, и в шутку предложила показать грудь, на которую Бринуля так горько жаловалась. Как и следовало ожидать, возникла судорога, заикание и переполох. Чтобы подзадорить свою визави и раскрепостить ее хоть как-то, Ксюха сделала то, чего не сделала бы, наверное, на трезвую голову: стянула с себя футболку. Тут Бринуля удивила: залихватски махнув стакан вина, выскользнула из халата, явив Ксюхе идеальное подростковое тело. Внизу у ксюхи немедленно всколыхнулась такая горячая и мощная волна возбуждения, что она прошла через все ее тело, мягко, как стакан водки на морозе, ударив в затылок. Ксюха, как загипнотизированная, осознала, что если она не получит сейчас разрядки, то взорвется. И запросто. Рука сама потянулась к набухшему клитору, принялась теребить его, причиняя острое, невыносимое наслаждение. У Бринули отвисла челюсть, и не в переносном, а в буквальном смысле, затем случилось странное: она словно зависла, как компьютер, на пару секунд. Потом тряхнула лобастой головой, словно отгоняя мысль, и закинула стройные ножки на стол, на котором стоял ноутбук (правильно по-английски будет лэптоп, откуда-то всплыла, ни к селу ни к городу, мысль). Божечки, боже. Ксения вообще была неравнодушна к женским ступням, (у мужчин же очень ценила руки, кисти рук), но это – это было само совершенство. Идеальной формы, с длинными гибкими пальчиками. Нежная розовая кожа подошв вызвала в ней еще более мощную волну возбуждения: Ксюху буквально выгнуло дугой. Она запустила пальцы глубже и пробормотала хриплым голосом: “Обожаю тебя”. Кажется, потом, в момент оргазма, она что-то хрипло кричала (Боже, что подумают соседи?), Бринуля тоже вскрикнула в конце. Они быстренько попрощались, и больше об этом не говорили. Единственное, о чем жалела Ксюха потом, было: почему она не кликнула кнопку записи.
Так и текла жизнь обычным своим чередом, за одним исключением: в жизни Ксюхи появился еще один человечек, Брин, Бринуля. Общались каждый день, закамуфлировав нежные свои воркования изучением языка. И нельзя было уже представить, чтобы день прошел без беседы. Утро начиналось с мысли о Брин, день, заполненный рутинными делами, вел к одному: вечером Ксюха увидит Брин. Несколько раз Брин в назначенное время на связь не выходила, и тогда в душе поселялась мерзкая скребущая тревога, в сознании всплывали картины: Бринуля, изломанная и окровавленная, лежит посреди улицы, вокруг полицейские, водители, глазеющие из окон своих машин, неживой взгляд серых бринулиных глаз направлен в низкое лондонское небо; Бринуля в окровавленной ванной, в мертвых мутных глазах укор: я люблю тебя, почему ты не любишь меня? Бринуля падает на пути подземки, пытается встать, на нее накатывает, мнет, ломает, перемалывает худенькое тело поезд…еtc, etc. Костик, видя состояние жены, говорил: “Ну чего ты мучаешь себя, позвони ей, телефон же есть.” “Чего-то я стремаюсь, Костян. Завтра, если не появится, позвоню”. Но на следующий день Бринуля обьявлялась, обьясняла отсутствие запаркой с очередным проектом, и жизнь для Ксюхи снова
