Всю ту декабрьскую ночь нас считали и пересчитывали, записывали что-то, потом водили в столовую, где мы поели чай вместо ужина, а по возвращении под утро нас отбили на полуторачасовой сон.
Той ночью из окна нашей казармы на третьем этаже выпал в тумбочке один из вновь прибывших военных. Думаю, что это «молодой» так практиковал свою философию. Позже я видел, как этот дед что-то объяснял солдату из своего наряда по столовой, ударяя по лежащим на столе рукам новобранца молотком для отбивания мяса. Но вернемся.
Той ночью я стал танкистом!
Весь следующий день мы в расположении роты «мастерили» двухэтажные койки, так как места не хватало из-за ремонта.
Мне посчастливилось сразу сообразить, что на начальном этапе необходима имитация бурной деятельности. Никогда в жизни так усердно и долго не закручивал два болта на дужке одной из коек, теряясь в толпе бритоголовых гвардейцев, занимающихся тем же ремеслом. На душе было погано.
Наступил вечер.
В расположение роты зашли какие-то военные. Началась движуха, и я понял, что пора «надавить на тапок», как сказал мой пятнадцатилетний друг в последний день своей жизни.
Я привлек их внимание и оказался в команде из более чем пятнадцати человек, которых забирали в соседнюю казарму, по прибытии в которую мне стало понятно, что больше я – не танкист! Это был риск. Все, кто остался, смотрели на нас с состраданием, т. к. данное решение в их глазах было опрометчивым, что верно, но в тот момент интуиция не подвела.
Оказалось, что наш путь совсем недолог. Он составил порядка пятидесяти метров, на протяжении которых группа отщепенцев перевоплотилась в представителей иного рода войск. Зайдя в новое расположение, я не заметил никакой разницы во внутреннем убранстве наших покоев с теми, что оставили, но воздух был другой. В тот миг, когда мы переступали порог новой казармы, понял со всей неотвратимостью, что больше точно не танкист и это не злая шутка, я стал пехотинцем, о чем гласила красная табличка на дверях расположения.
Это была не менее гвардейская учебная мотострелковая рота старшего лейтенанта Хулигана, в которой мне предстояло служить механиком-водителем боевых машин пехоты.
Дышалось здесь свободнее. Я полюбил это место, т. к. здесь мне предстояло вырасти над собой под неусыпным присмотром доброжелательных командиров.
Об армии у разных людей имеется свое особое суждение. Вы даже не представляете вполне, что бы я хотел здесь рассказать о том, что там себе позволял. Начнем с цитаты одного из двух братьев Мохинских, которых мы называли «мохами»: первым и вторым. Так вот, во время ночного дежурства по роте,