И только бабушка, не обращая на нас внимания, занималась своими делами.
Закончилось все тем, что я, перемахнув через забор, в очередной раз отправился ночевать к родне.
Мой дед не был злым. Просто, видимо, я умело выводил его из себя. Он был заботливым, рациональным, добрым и терпеливым, в чем я не раз потом убеждался.
Он приучал нас правильно трудиться, но не повторяя, не внушая, не талдыча, а подсказывая и помогая. Однажды мы с братом носили воду от бочки на колонке до бани через весь двор. Подошел дед и сказал: «А ну-ка, поставьте ведра, только не на землю, а на доски». Это был первый урок − урок чистоплотности, чтобы прилипшая к ведрам земля не попала в бочку с водой.
− А теперь давайте откатим телегу, − продолжил дед, и это был второй урок. Не надо обходить телегу, когда можно пройти напрямки. То есть при меньшей затрате сил повысилась производительность.
− Всякую работу нужно делать с умом, − говорил дед.
Дед не любил, когда мы из леса приносили какую-либо живность: потерявшегося совенка, или зайчонка, или даже змей. А на наши возражения, что они там погибнут, он говорил:
− У леса нет ничего лишнего. В тайге лишним может быть только человек.
Празднование Нового года в деревне было самым лучшим. Дед приносил из леса елку, которую мы наряжали. В огороде устраивал соревнования по стрельбе из винтовки с призами и подарками, в котором участвовали все от мала до велика. Однажды возле дома построил для нас горку, на которую приходили кататься ребятишки со всей деревни, да и взрослые тоже.
Когда мне исполнилось 15 лет, мои отношения с дедом круто изменились. Мы стали чаще общаться, ездили в лес вдвоем, даже парились вместе в бане. Приезжая в город, он чаще гостил у нас, чем у других родственников. За чаем мы могли проговорить до глубокой ночи.
Дед не любил говорить о войне. Он больше рассказывал об охоте, о повадках зверей, о том, как построить дом, какой для этого нужен лес, где и как его искать. О людях, друзьях, которые сгинули в тайге. Он говорил: «Тайга, как море-океан, берет свою дань».
Повзрослевшие внуки уже не приезжали скопом в деревню, чаще по одному, по двое. И все реже навещали бабушку с дедом.
Дед стал болеть, я понимал, что дед мой не вечен. Прощаясь, мы подолгу стояли обнявшись, словно это был последний раз. Но приезжая снова в деревню, я наблюдал, как мои бабушка с дедом будто молодели. Они бегали, суетились, словно хотели успеть всем меня угостить и все показать. Бабушка готовила что-то особенное. Мы же с дедом, управившись на дворе, ехали в лес. Скота было мало, поэтому немного накосив, собрав и погрузив в телегу сена, медленно ехали обратно. Дед управлял, а я лежал на сене, глядя в небо и слушал, как поет мой дед.
Дед пел спокойным, негромким голосом, иногда дрожащим из-за неровностей дороги. Удивительно точно попадал в ноты. «Бухара – Урал, Бухара – Урал…» − разносилось по лесу бесконечно протяжная, как сама тайга, песня деда.
Взрослея, ты видишь все под другим углом.