– …Ладно, вышла она к нему через немалое время. Важная, тучная, стольник ее под локоток ведет. Ты, Ларион, знаешь, я Софью Алексеевну много раз видал. Как она на бешеного раскольника Никиту Пустосвята при всех боярах и иерархах гаркнула, помнишь? Не девица, царь-пушка. А тут, веришь ли, едва ее признал. Глаз тусклый, лицо одутлое, а до чего бледна! Троекуров ей Петров указ читает: не желаю, мол, с тобой разговаривать, возвращайся, откудова приехала, не то поступят с тобой нечестно. А она хочет что-то сказать и не может. Обмякла у стольника на руках, так обморочную назад и внесли.
– Больна! – догадался помещик.
– Еле живая, – перекрестился отец Викентий. – Как я ее такую увидал, тогда только понял, почему она в Кремле столько дней бездвижно просидела, дала Нарышкиным укрепиться. Хворь в ней какая-то. Может, и смертная… Вон оно как. А без Софьиной силы, что Милославские? Тьфу!
– Оно так, – согласился Никитин. Вид у него был встревоженный, как и положено человеку, к судьбе государства неравнодушному, однако нужного для священника вывода хозяин еще не сделал. Требовалось объяснить получше.
Но отец Викентий и не торопился, крепко полагаясь на логику с риторикой.
– Это, значит, вчера было. На ночь я у Амброзия остался. Ну-ка, думаю, не встряхнется ли Софья к утру. Боярыня, сказывали, разродилась благополучно, а это для царевны знамение хорошее. Только какой там… – Поп махнул рукой. – На рассвете забегали в царевнином поезде. Стали запрягать, повернули. В Москву поплелись, как псы побитые. Была Софья, да вся кончилась. А навстречу, к Троице, тянутся от стрелецких полков выборные, гурьба за гурьбой, – Петру присягать…
Ларион Михайлович недоуменно пожал плечами:
– Что ж она так? Не похоже на Софью. Хоть бы и хворая, что с того? Десяти верст всего не доехала!
На это у священника ответ был готов. Сам по дороге все голову ломал и, кажется, догадался.
– В «Девятном Спасе» дело, я так думаю, – тихо сказал он, благоговейно погладив наперсный крест. – Неправедно Софья поступила, что святой образ потревожила ради суетного властолюбия. Не для семейных дрязг была Романовым ниспослана чудесная икона, а для отчизны сбережения. Покарал Спас лукавую правительницу, хворь наслал, всю силу вынул. Иной причины помыслить не могу…
Отец Викентий уже подводил беседу к должному conclusio, то есть заключению, а для того требовалось выдержать небольшую, но значительную паузу.
Однако не сведущий в тонкостях речеведе́ния Ларион встрял с вопросом.
– Скажи, отче, почему царскую икону прозвали «Девятным Спасом»? А еще я слыхал, что Спас называют «Филаретовым». Ты не раз бывал в государевой домовой церкви, уж верно видел этот преславный образ?
– Никогда. Его обычным смертным лицезреть не положено, лишь особам царской крови да патриарху, и то лишь в особенно торжественных случаях.