Кружево. Сплетение судеб. Ширли Конран

добрых три дюйма, сплошь усыпанный бриллиантами. Но Кейт предпочла бы первую корону, более скромную. Она до сих пор не могла понять, почему в прошлый понедельник воспротивилась Тому, потянувшему ее во вращающиеся двери магазина. Большинство мужчин даже не слышали о «Ван Клифе», тем более понятия не имели о том, где он находится, и уж тем более никогда не предложили бы ей завтра зайти туда что-нибудь купить. «Пойдем купим корону Жозефины», – сказал вдруг Том, потянув ее за руку, а когда она отрицательно замотала головой, попытался все же затащить ее в магазин, доказывая, что изумруды подходят к чему угодно. А действительно, почему она не хочет принять от него дорогой подарок? В конце концов, на следующей неделе у нее день рождения, ей исполнится сорок шесть, и ее это совершенно не волнует. Ей не нужны дорогостоящие доказательства чего бы то ни было; у нее и так есть то, к чему она всегда стремилась, – замечательный мужчина и замечательная работа.

      Сейчас, когда она стала преуспевающим редактором журнала, никто бы и не подумал, что на протяжении многих лет она сама не знала, кем и чем она хочет быть, и направляла ход своей жизни не в большей мере, нежели тряпичная кукла, которую бросили в стиральную машину. Она понимала, конечно, что ее крутит и бросает в разные стороны, но абсолютно не улавливала, есть ли в этом движении какие-либо смысл и направленность. «Помни, дочка, – говорил ей когда-то отец, – ты ничем не хуже других. Помни, Катрин, что у твоего папочки кое-что есть и именно оно все и решает. Тебе ничто не помешает быть самой первой. И так и знай, девочка: твой отец хочет, чтобы ты была только первой. Везде и во всем».

      «Кое-что» представляло собой колоссальные доходы, которые отец ее получал с тысяч одинаковых маленьких приземистых домиков из красного кирпича, что он понастроил по всей центральной части Англии. Это «кое-что» позволяло ей во многом быть впереди своих одноклассниц: лучше одеваться, ездить на лучших машинах, лучше проводить каникулы, жить в лучшем доме. Но оно вовсе не «решало все»: напротив, обладание этим «кое-что» вызывало молчаливый отпор со стороны некоторых девочек, учившихся вместе с ней в лондонской школе. Кейт никогда не чувствовала себя «не хуже других» и тем более никогда не бывала самой первой. Она всегда с ужасом ждала конца четверти, когда раздавали табели с оценками, предчувствуя ярость отца, неизбежные наказания и – что было хуже всего – последующие попытки отца взяться за ее воспитание: чем больше он кричал на нее, тем меньше оставалось у нее в голове.

      Она росла запуганной девочкой. Собственный гнев, который она никогда не осмеливалась показать, копился у нее в душе слой за слоем, создавая мощный пласт молчаливого внутреннего сопротивления. Она понимала, что с нравственной точки зрения ее иначе как трусихой назвать было нельзя; но ее приводила в ужас одна только мысль о том, что она может чем-то вызвать неудовольствие отца. Поэтому, следуя примеру матери, Кейт старалась всегда говорить как можно меньше или убегала.

      Мужчины,