– Ему это поможет, – заявляет она. – Он будет тих и спокоен, и у вас обоих не возникнет проблем.
Я вспоминаю теплые токсины, которые растекались по моим венам после травмы во время урагана. Вспоминаю, как Вон угрожал мне, а у меня не хватало сил даже на то, чтобы открыть глаза. Какой я была беспомощной, оцепенелой и перепуганной. Я предпочла бы страдать от боли в ранах – от сломанных ребер, растянутых суставов рук и ног, от швов на коже, но не оставаться парализованной.
– Мне наплевать, – говорю я. – Ты ему ничего не будешь вводить.
Она хмурится:
– Тогда ночь будет тяжелой.
Это просто смешно!
– Она и так тяжелая.
Сирень открывает было рот, но шум у входа в палатку заставляет ее повернуться. На мгновение в ее глазах мелькает страх: видимо, она ждала, что это окажется мужчина – но нет. И она тут же успокаивается.
– Ты же знаешь, что тебе не положено здесь показываться, – произносит девушка. – Хочешь разозлить мадам?
Обращается она к ребенку, который только что заполз в палатку не через охраняемый вход, а через небольшую дыру на уровне земли. Темные слипшиеся волосы закрывают малышке лицо. Девочка выходит на свет, поворачивает голову ко мне, и оказывается, что глаза у нее как матовое стекло – такие светлые, что их даже трудно назвать голубыми. Поразительный контраст с темной кожей.
Сирень кладет ложку и подталкивает малышку обратно туда, откуда она появилась, со словами:
– Быстрее. Скройся, пока нам обеим не попало.
Девочка слушается, но лишь после того, как отталкивает Сирень и возмущенно фыркает.
Габриель начинает шевелиться, я настораживаюсь. Сирень, кусая губы, опять предлагает мне шприц. Я его не беру.
– Габриель?
Мой голос звучит очень тихо. Я отвожу волосы с лица Габриеля. Лоб у него покрыт липким холодным потом, а на щеках горят лихорадочные пятна. Его ресницы вздрагивают, кажется, он не может поднять веки.
В темноте кто-то вскрикивает – от боли или досады, – и пронзительный голос мадам восклицает:
– Грязный никчемный ребенок!
В следующую секунду Сирень уже на ногах, но шприц она оставляет на земле рядом со мной.
– Укол ему понадобится, – говорит она мне, спеша к выходу. – Обязательно.
– Рейн? – шепчет Габриель.
Здесь, в парке со сломанными аттракционами, лишь он один знает мое имя. Он выкрикивал его навстречу ураганному ветру, когда вокруг нас проносились обломки фальшивого мира Вона. Он шептал его в стенах особняка, склоняясь надо мной. Им он выманивал меня из дремоты еще до рассвета, пока мой супруг и сестры по мужу спали. Он всегда произносил его так, словно оно было… важным. Словно мое имя и сама я были драгоценной тайной.
– Да, – отзываюсь я. – Я с тобой.
Он не отвечает и, кажется, снова теряет сознание. Я чувствую себя брошенной, меня пугает, что он опять уходит в эту темную, недостижимую даль.