– О чем?
– Ни о чем, вообще. Об искусстве. В искусстве он ни хрена не понимает. О жизни. В жизни понимает. Про неё он хорошо сказал. К третьей половине жизни, сказал, много чего накапливается. Это я запомнил.
– Вот что, мастер, – решительно предложил Михеев. – Давай всё-таки выпьем. Мне будет легче тебя понимать.
– Как скажешь, ты хозяин.
Олег Николаевич открыл бар с разномастными бутылками:
– Выбирай. Виски? Коньяк?
– Да мне и водчонки хватило бы, – застеснялся Фрол.
– Водки не держим. – Михеев налил в хрустальные граненые стаканы «Хеннесси», чокнулся с камнерезом. – Будь здоров!
– И тебе не болеть.
– А теперь соберись и не пропускай подробностей, – попросил Михеев. – Почему ты уверен, что человек, с которым ты разговаривал на могиле Гольцова, и был Гольцов?
– Обижаешь, Олег Николаевич. Назвал меня мастером, а моему глазу не доверяешь. Он у меня полгода жил вот тут, – постучал Фрол по лбу. – Я узнал бы его в любой толпе. Врубился, правда, не сразу. Только когда он ушел.
– Какой он?
– Высокий, худой. Лицо как на памятнике, только уже не молодое. Если бы сейчас делать его, мрамор бы не подошел. Мрамор – он всегда молодит.
– Как одет?
– Да как? Обычно. Серая кепка, плащик – такой, сотни три на любой барахолке. Считаешь, гоню? – слегка оскорбился Фрол, заметив на лице Михеева ироническую усмешку.
– Ну почему? Верю, что говоришь то, что думаешь. Только человек, о котором мы говорим, если мы говорим об одном и том же человеке, в плащах с барахолки никогда не ходил. Не было у него такой привычки. Предпочитал Хуго Босса.
– Если разобраться, что такое привычка? – рассудительно заметил Фрол. – Следствие обстоятельств. Я тоже не всегда в кирзачах ходил. И ничего, хожу.
– Ну-ну, дальше? – поторопил Михеев.
– Да, считай, всё. Сказал, что не москвич, проездом откуда-то с северов. Но я так думаю, соврал. Не знаю зачем. Выговор у него московский, ни с чем не спутаешь. Что еще? Курил как-то странно, из горсти, обычно зэки так курят.
– Папиросы?
– Нет, сигареты. «Голуаз».
– «Голуаз»? – переспросил Михеев. – Уверен?
– Ну да. Угостил меня. Я так понимаю, Олег Николаевич, мое предложение тебя не зацепило? Насчет надгробия?
– Зацепило, – заверил Михеев. – Могу даже сказать – потрясло. Нужно подумать. Такие вещи с кондачка не решают. Давай-ка, мастер, еще по граммульке, да мне пора заняться делами.
– Наливай, – уныло кивнул Фрол. – Зря я, выходит, тащился через всю Москву. А я бы тебе хороший памятник сделал. Есть в тебе что-то наполеоновское, если ты понимаешь, о чем я говорю. С такими фейсами интересно работать.
Олег Николаевич только головой покачал. Похоже, этот псих верил, что Михеев двумя руками ухватится за его идиотскую идею, и теперь искренне огорчен. Он присоединил к бесхозной тысячерублевке еще несколько купюр, сунул их в карман рыжеватой куртки Фрола и похлопал его по плечу.
– Не расстраивайся. Общество всегда плохо