По улице проехала скорая.
А ведь всего неделю назад она верила, что это знак. Хороший знак, и вот-вот она встретит человека, из-за которого во рту пересыхало, а все умные мысли сливались в желеобразную кашицу невнятного бормотания. Это срабатывало не всегда, а может, и вовсе не срабатывало, но вера в приметы творит с нашим восприятием чудеса. И теперь зуд ожидания нырнул к ней под майку. Нужно что-то делать. Бежать? Спасаться? Или прыгнуть в ближайшую канаву и сидеть тихо, словно прячась от взрыва? Что делать? Что?
Она ускорила шаг, и над губой выступили маленькие капельки нервного пота, сейчас она свернет, нет, не направо, как обычно, налево, а после еще немного прямо, так, кажется, в этом дворе она еще не была, быстрее, быстрее… Побег от кого-то или гонка за кем-то? Стоп. Неужели можно просто стоять, закрыв глаза, и чувствовать касание ветра по твоей коже, его ласки и поцелуи? Интересно, там, куда мы уйдем насовсем, будет ветер? Без него так тоскливо…
Когда нас не было, мы были везде, растворены во времени и пространстве, смешаны со звездами и черными дырами. Было ли нам хорошо? Было ли нам все равно?
– Пытаешься слиться с миром?
Голос прозвучал в унисон с дрожью, пронесшейся по телу. Александра не открыла глаз.
– Ветер. Что если его нет?
– Интересно, и все же это поток воздуха, движущийся около земной поверхности, хотя мне нравится ход твоих мыслей.
– Около земной. Земной, воздух. А есть ли там воздух?
– А существует ли это «там» или же там уже и нет вовсе, а то, что есть, шире любого понимания ветра и воздуха? М?
Саша открыла глаза и обернулась. Секундный страх, что сзади не окажется никого, а возможно и ничего, кольнул ее, но неверие быстро отступало, отражаемое белой улыбкой худощавого молодого человека.
– Оу. У тебя нет бровей. Здорово.
– Когда мне было одиннадцать, я занималась гимнастикой. В тот июнь я вернулась с очередного занятия и сидела у зеркала, играя в какую-то странную игру с отцовской бритвой, типа как остаться молодой навечно, – брейтесь по утрам с самого детства… Тогда я нечаянно сбрила половину брови и проплакала полночи, а наутро пыталась закрыть весь левый глаз челкой. На гимнастику я не ходила неделю.
– Мне нравится. И брови, и история.
– Спасибо.
– Пойдем. Только не огорчай меня глупыми вопросами, куда и зачем, ладно?
– У тебя крашеные волосы?
Парень вновь улыбнулся лишь губами, оставляя во взгляде больше серьезности, чем должно быть до того, как тебе откроется истина.
– Девушка двадцать первого века, с выбритыми висками и в кожаном жилете, спрашивает парня, который набил первую татуировку в шестнадцать, крашеные ли у него волосы? А ты забавная.