– Котофая фена фрофессофа? – Славочка чистил зубы, не особо вслушиваясь.
– Жена профессора? Кто это? Ааа!!! Нет, то была жена проректора, у нас с ней все кончилось. Машка – она такая бизнесвумен, такая стервочка, знаешь, глазищи такие зеленые, ведьминские, хватка такая железная, ух, я бы ее!
– Где ты ее подцепил? – Славочка намылил пену и начал водить по лицу многоразовым станком с бритвой «Нева», подпирая языком щеку.
– На благотворительном вечере для ветеранов, – Костик тоже приступил к бритью.
– Так она Сталинград защищала?
– Да не защищала она Сталинград. Она сетью ларьков владеет. Я выбежал перед концертом водочки пропустить в ларек, и тут она, Слав, такая паркует голубой БМВ, выходит, такая рыжая. Пальто длинное до пят, Слав, от Валентино, ноги от коренного зуба, высоченная, на каблучищах, и мимо меня к окошку, выручку забрать.
Славочка положил станок на раковину, взглянул на бреющегося Костика. В треснутом неровной паутиной зеркале отражалась лишь его макушка. Чтобы выбрить подбородок, он старательно поднимался но носочки.
– Она тебя заметила?
– Нет, конечно, я сам ней подошел. Говорю: Любите ли вы «Времена года» Вивальди? Она такая: да. Говорю, так пройдемте я лично для вас и сыграю. Она такая: пройдем. И села такая с бабулями в первый ряд. И я такой играю, а она плачет, из зеленого глаза ручей прям течет, Слав, клянусь. Потом банкет был для ветеранов, мы с ней такие сели за общий стол в уголок, и давай за победу выпивать, за родину, Слав. Она говорит: Костик, ты – гений, переезжай ко мне, будешь мне Вивальди по ночам играть.
– Так что же ты не переехал?
– Я заснул, Слав. А проснулся – ни банкета, ни рыжей, ни хера. Лежу на земле, рядом инструмент. Шандец, думаю, разбил деку. Расчехлил – слава Богу, цела моя красавица!
В середине декабря 1999 года Костик принес в общагу кота.
Дежурил вечерами у ларька в надежде снова встретить Машку, стучал в окошко, покупал 200 грамм водки, выпивал, ждал снова.
– А она вообще здесь бывает, Аня? – Костик просунул в окошко красную морду.
– Да не знаю, вроде на Канары укатила, – толстуха Аня сидела в двух пальто и перчатках с обрезанными пальцами, – а чем я тебе не хороша?
– А ты Гегеля от Бебеля не отличаешь, о чем с тобой говорить?
– А зачем со мной говорить? Со мной и помолчать можно. Я и закрываюсь через пять минут уже, у меня и пельмени дома.
От слова «пельмени» у Костика заурчал живот, он замерз и был уже в том состоянии, когда разница между Машей, Аней, Гегелем и Бебелем была не принципиальна. Они долго ехали с Аней к ней домой, сначала на метро, затем на автобусе. Потом ели горячие пельмени, запивали водкой, долго целовались, кувыркались в постели. Аня была большой, мягкой, как подушка, с белыми ресницами, жемчужными зубами и серыми глазами. В какой- то момент он, стоя голым на кровати, пропел ей сарабанду