«Всю жизнь я так или иначе стремился к одиночеству, иногда желая его сильнее, иногда меньше. И вот впервые у меня в распоряжении практически половина всего времени, когда я один. И я не могу понять, нравится мне этот или нет. Хотел ли я этого, или же это казалось мне таким приятным, когда не было моим».
Анри признавался себе, что во время его разговоров с родителями, когда они оба то и дело передавали трубку друг другу, а на фоне нетерпеливо повизгивал Хаф – в эти минуты нечто сладко-сентиментальное щемило ему сердце. «Я, кажется, раскрываю в себе способность чувствовать полнее, – осторожно осознавал он, – Прежние скрепы словно рассыпаются, то ли от времени, то ли от ненадобности. Не знаю достоверно, нужно ли было все эти годы жить бок о бок с родителями в такой броне. Хотя что я пишу..конечно нужно было, тогда нужно было..иначе казалось неподходящим для меня. Всё изменчиво, даже в тех вещах, которые когда-то казались монументально незыблемыми, и это бесконечно интересует меня», – закончил он.
За Анри присматривали с первого дня. Тинейджер – как его поначалу называли работники кампуса – довольно быстро адаптировался в новой среде. Называли ровно до момента, когда Анри поворачивался к ним и начинал говорить, и всякие подобные определения в его адрес казались безумно неподходящими. Он обедал и ужинал в местной столовой, иногда, если не было терпения засесть за дневники или книгу, он прихватывал шоколадку из аппарата и бежал к себе. Джоан упаковала тайком ему с собой маленький чайник, и сейчас он был безмерно раз, что она позаботилась об этом. Его аскетичная комнатка была совершенно не похожа на его дом. Стены были персиковые, и он никогда бы не выбрал этот цвет, и теперь просто примирялся с ним. Кровать узко вписывалась в угол, и напротив стоял потертый столик и стул. Далее втискивался шкаф, и чуть далее находился туалет, на это его личное пространство заканчивалось. Девять квадратных метров, абсолютно безликих, которые он постепенно, как бы сам вкладываясь, вливаясь своими острыми краями в обстановку вокруг, наполнял собой. Через неделю он повесил на стену одно-единственное фото – на нем были изображены он с родителями и Хафом, через несколько дней после того, как Эдвин нашел пса на дороге. Анри смотрелся на снимке совсем юным, даже не подростком, но это фото всегда нравилось ему. Пожалуй, одно из нескольких тех, что вообще были ему по душе. Сейчас это воспоминание явно скрашивало его тесное жилище.
«Спасибо, что у меня нет клаустрофобии, иначе я бы умер от страха в первую же минуту, когда мне показали этот пенал. К счастью, если мне вдруг становится немного
не по себе от этой крохотности, я всегда могу закрыть глаза, и стены вмиг разлетаются в стороны, и вся бесконечность всего что вокруг – моя. Интересно, насколько широко пользуются