Гряда пологих холмов открылась из-за деревьев. На ее склонах росли березы, боярышник и шиповник, но вершины лысые, и гряда ясно различима в темном небе. Конь время от времени порывался к быстрому бегу, но Ришон терпеливо возвращал его на легкую рысь. Деревья стояли плотно, и наткнуться на ветку не составляло труда. Он бывал в этих лесах и знал – за холмами начинаются непроходимые топи.
Жизнь в холода замирает, он утвердился в этом наблюдении, когда за день, двигаясь по проторенным тропам, не встретил ни одного человека. Лишь однажды издалека увидел ползущую вдоль кромки леса телегу, полную хвороста. Ришон проследил, как человек безжалостно настегивает клячу, даже сам бежит рядом и помогает тащить нагруженную подводу. Торопится убраться подальше. В остальном везде белое безмолвие под грязным балдахином. Бархат вопросительно заржал, монах повернул в другую сторону.
Ришон скакал вверх, изучая подъем усталыми глазами. Птицы срывались с веток прямо над головой и с шумом месили крыльями морозный воздух. Он слышал тяжелые вздохи ветра в засыхающей листве, даже шелест падения сосновой шишки, и запахи вокруг сливались в гимн умирающему миру.
Вдалеке, под деревьями, что‑то двигалось. Тень мелькнула и пропала, но Ришон успел разглядеть ее, потом появились еще несколько таких же теней. Вдоль широкого синего ручья бежали волки. Стая гнала дичь. Монах разглядел их получше – тени на быстрых серых лапах, пять или шесть мохнатых охотников.
Вдалеке, за стеной деревьев с другой стороны холма угадывались постройки, слышалось мычание скота. Показался высокий частокол небольшого когда-то поселка, что уже выплескивается многими домами и даже улицами за пределы барьера.
Ришон направил коня к деревянному частоколу, странно перемежавшемуся с каменным заграждением. Взору предстала крупная весь с претензией называться городом. Кажется, Родсельм. Сразу за воротами двухэтажный трактир. Нижний этаж из неотесанного булыжника, верхний из просмоленного дерева, крыша укрыта листами из металла. Гармония, какую только в деревне можно встретить.
У увитой засохшим плющом коновязи с десяток лошадей, прислуга суетится, подносит к ним бадьи с зерном. «Путники торопятся, – мелькнуло в голове, – могли отвести животных в конюшню, приказать накормить, напоить, пока отдыхают… но коней даже не распрягли».
Из конюшни показался дородный воин. Блестящие доспехи, как и нарядный камзол, исчезли под шубейкой, умело подогнанной по его фигуре. Он стряхнул пыль с рукавов, затем вывернул голову к плечу, как музыкант, и сбросил щелчком только ему видимую соринку.
Ришон спрыгнул с седла, бросил поводья