– Невозможно! – вторит Элли.
Мама возводит взгляд к потолку; она явно ожидала сопротивления новой идее.
– Девочки, да этот скоро развалится!
Мы всю жизнь сидели за этим потертым деревянным столом, всегда на одних и тех же местах. Он видел наши завтраки перед школой, наш любимый бекон по выходным и сэндвичи со свеклой. Мама, вообще-то говоря, человек привычки; ее дом не слишком изменился за все эти годы, и мы с Элли верили, что он и впредь останется более или менее таким же. А если подумать, мы точно так же относились и к маме: она, сколько я помнила, всегда ходила с одной и той же прической… Мы с Элли унаследовали ее лицо в форме сердечка. У нас были одинаковые ямочки на щеках, как будто кто-то нажимал пальцем на наши щеки, когда мы смеялись. Мама была нашей защитной сеткой, а этот дом – нашим убежищем.
– Мы же за этим столом готовили уроки! – Элли прижимает к столу ладонь.
– И каждое Рождество собирались за ним!
– Но он весь изрисован, – делает новую попытку мама.
– Да, – соглашается Элли. – Нашими именами, еще с тех пор, как мне было пять лет.
Она буквально вдавила в столешницу эти имена синей шариковой ручкой, сразу после того, как выучила буквы. И была жутко горда этим и просто не могла дождаться, когда же мама увидит, что она сделала. Имена до сих пор красовались на столешнице, детские буквы прикрывали столовые салфетки. Барбара. Элли. Лидия. И после каждого – кривая маленькая птичка.
– Может, хочешь забрать его себе? – Мама смотрит на Элли, у которой пугающе аккуратный дом, где все подходит друг к другу или дополняет одно другое, и в нем нет абсолютно ничего потрепанного или испорченного.
– Его место здесь, – твердо отвечает Элли.
Мама смотрит на меня:
– Лидия?
– Ты же знаешь, у меня нет места. Ну пожалуйста, оставь его! Это же часть семьи!
Мама вздыхает, сдаваясь. Я вижу, она знает: это действительно так, и сомневаюсь, что она и в самом деле хочет избавиться от стола.
– Ну, может быть…
– Какой вкусный омлет! – меняет тему Элли.
Тут меня осеняет некая мысль.
– А что, Кэтрин Магьяр рекламирует новый обеденный стол?
Мама тянется за своим кофе и поглаживает стол, как старого друга:
– Я отменю заказ.
Как бы ни была хороша Кэтрин Магьяр, у нее нет ни единого шанса против семьи Бёрд.
Я смотрю на могилу Фредди, на букет обернутых целлофаном роз у основания надгробного камня – он ослепительно-ярок рядом с увядшими маргаритками и полевыми цветами, которые я сама положила на прошлой неделе. Кто-то другой побывал здесь. Коллега или, возможно, Мэгги, мать Фредди, хотя она и не приходит так часто – для нее это слишком тяжело. Он был ее единственным обожаемым ребенком, настолько любимым, что ей стоило немалых трудов включить и меня в свой круг любви. Она не ревновала, здесь крылось нечто большее, чем желание единолично обладать Фредди. Мы пару раз встречались после смерти Фредди, но я не уверена, что это пошло кому-то из нас на пользу.