– Я звонил.
– Знаю, – неловко киваю я. – Просто не чувствовала… не могла…
– Все в порядке, – быстро отвечает он. – Я понимаю.
Я не говорю ему, что, вероятно, не понимает, поскольку знаю: он один из тех, кому больше всего не хватает Фредди. У Джоны и семьи-то нормальной нет. Наилучшими друзьями его матушки всегда были бутылки, а его отец был чьим-то еще мужем. У него не имелось братьев и сестер, которые разделили бы с ним ношу, не было домашнего уюта, к которому стоило бы стремиться после школьных уроков. Я все это знаю без подробностей, скорее от Фредди, чем от самого Джоны. В детстве он невнятно объяснял отсутствие его матери на родительских собраниях, а став взрослым, вообще никогда не упоминал о родителях. Фредди был для него единственной реальной заменой семьи.
– Но ты справляешься? – спрашивает он.
Между нами повисают невысказанные слова, пока Джона поправляет слишком длинные волосы, прикрывая шрам.
– Не расползаюсь по всем швам на людях, – пожимаю я плечами, – а это, поверь, вроде как улучшение.
Я слышу в собственном голосе легкое «мое-горе-потяжелее-твоего-будет», это тон укора; и это несправедливо. Он смотрит вниз и потирает обеими руками колени, тревожно, нервно, а когда снова обращает на меня темный беспокойный взгляд, я ощущаю, что Джона готовится что-то сказать, и спешу его опередить.
– Извини, – говорю я, вертя в пальцах ножку бокала. – Похоже, я утратила способность к болтовне. Не обращай на меня внимания.
Он вздыхает и качает головой:
– Не волнуйся.
Ох, как все это ужасно и неловко! Джона снова постукивает картонным кружком по столу, это нервный ритм. Он музыкален до мозга костей; сам выучился игре на пианино и невесть на скольких еще инструментах. В детстве это было его главным увлечением. Фредди вообще не интересовался музыкой, за исключением одного короткого лета, когда вдруг решил, что должен стать рок-звездой. Но это прошло так же быстро, как началось, и все же время от времени он забирался на чердак к своей старой электрической гитаре и несколько минут воображал себя Брайаном Мэем.
– Не буду тебе мешать, – внезапно решительно произносит Джона.
Его пальцы на мгновение сжимают мое плечо, когда он встает.
Я почти готова остановить его. Наверное, нужно попытаться, протянуть ему нечто вроде оливковой ветви мира. Ведь пару часов назад я обещала это Фредди. Уже открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, но тут нас всех отвлекает Деккерс. Он всегда был одним из самых беспокойных ребят, когда мы учились в школе, – маленький, неорганизованный, настоящее проклятие учителей. В последние годы я не очень-то с ним общалась, и сейчас он слегка скован, когда ставит передо мной стакан. Отмечаю смущенный румянец, что странно при его обычной самоуверенности. Потом смотрю на стакан перед собой;