– Там я достигла всего, чего хотела. И поняла, что мне нужен новый «челлендж». Мне нравится бросать себе новые вызовы и проверять, на что я способна, – она улыбнулась искренне и непринуждённо. – И потом, сэр, перемены – это ведь всегда залог успеха… ну, или почти всегда…
– Ах, значит так? Хорошо, мисс Мур. Мне импонирует ваш энтузиазм. Какие ещё позиции вы рассматривали для себя?
– Лишь эту, доктор Уилсон. Она отвечает моим запросам.
– Но вы понимаете, мисс Мур, что новая работа подразумевает не только делопроизводство, но, в большей степени, умение и желание общаться с людьми, для чего вам понадобится коммуникабельность? Вам придётся вести телефонные переговоры, принимать посетителей, выполнять мои поручения. Для этого требуется высокая организованность, самоконтроль, позитивное отношение к делу…
– Именно это стало одной из причин, почему я и направила резюме в агентство по набору персонала.
– Вы должны понимать, что будут переработки, за которые, естественно, полагается прибавка к окладу…
– Доктор Уилсон, о вашей репутации ходят слухи. Например, мне известно, что вы достойно оплачиваете услуги своих помощников.
Взгляд женщины остановился на циферблате его дорогих механических часов на руке – римская нумерация не врёт! – их хозяин, несомненно, человек довольно консервативный, пунктуальный и педантичный. А Джозеф в это время с интересом изучал её лицо, дюйм за дюймом. Затем взял из выдвижного ящика небольшой файл и протянул ей:
– Я бы попросил вас перевести это, мисс Мур…
Документ был на испанском языке. Эмма пробежалась по нему глазами, прежде чем перевести на английский. После чего он дал ей первое, что попалось на глаза, – свежий номер New York Times и попросил проделать обратное: перевести кусочек статьи на испанский. Когда она закончила, доктор откинулся в кресле. Его удивила на редкость правильная испанская речь – ведь он ожидал, что подловит её на лжи, когда она заговорит на смешном, ломаном языке; тщетно он утешал себя мыслью, что вот-вот услышит какие-нибудь ошибочки, но она не произнесла ни одной. И ему стало стыдно перед самим самим собой за злобную предвзятость и скептицизм.
Поймав на себе пронзительный взор, он поднял глаза и наткнулся на лик своего наставителя. Было видно, старине Фрейду не терпится что-то ему сообщить. Джозеф перевел внимание на Эмму: как же хорошо, что она не может слышать голос отца психоанализа! Но краем глаза подметил, как задвигались усы и бородка великого учёного – профессор, в попытке привлечь к себе внимание, наморщил лоб и, страстно желая поделиться с ним своим метким наблюдением о незнакомке, беззвучно, как читают молитву, зашевелил губами: «Эй, Уилсон, отложите-ка в сторону свои делишки и послушайте мудрого наставника. Бьюсь об заклад, вы ей нравитесь! И не смотрите на меня так. Разве вам не по вкусу, что люди, особенно женщины, взирают на вас с обожанием? Вас это не заводит? Стыдиться здесь нечего. Кто этого не любит? Так уж мы, мужчины,