Прямо над головами сверкнула молния, почти сразу громыхнуло, кто-то вскрикнул. Я вновь накинул капюшон на голову. На телегах стали подвозить хворост и поленья для костра. Судьба подсудимого, еще не объявленная, казалось была решена и без суда. Местные жители считали, что уничтожив источник зла, они заживут лучше. Но лучше не будет, мертвых не вернуть.
Когда мы с епископом оставались наедине, я задавал ему много вопросов, надеясь разобраться во всем. Все улики были против них, но как-то все слишком гладко. Я повидал много преступников, много еретиков, отвергавших Церковь. И этот малый был похож на загнанного зверя, который не мог понять что происходит вокруг него, откуда паника, недружелюбие и почему он в клетке. Только сказать ничего не мог. Невиновность была написана у него на лице, но лицо не свидетель, как и его молчание. Все мои попытки разговорить его, приводили здоровяка только в еще больший ужас. Присутсвие свидетей не позволяло мне пойти дальше и заставить его покаяться, сказать, что он сожалеет, что его заставили или что угодно в этом роде.
– Вы же понимаете, что он слабоумный, – говорил я епископу тихо, когда Мартин уходил молиться в часовню при местной церквушке, а стражник и писарь шли в трактир, чтобы выпить и все обсудить подальше от моих ушей и ушей епископа.
– Понимаю. Но его вина неоспорима.
– Но зачем? – в который раз спросил я его, останавливаясь у самого выхода их монастырского погреба, который переделали временно под темницу для пленника. – Зачем ему или второму, что сбежал, травить своих же соседей? Возможно, своих друзей.
– Ты