– Ты с ума сошла? С тобой солнечный удар случился, что ли? Потому что если нет, то скоро будет. Зачем ты отдала его?
– Он был ей нужен.
– Как и тебе! Марта убьет тебя, если ты не будешь одета, как положено. Что это вообще за женщина?
Роза изящно повела своим маленьким беличьим плечиком и ответила:
– Не знаю. Она просто кто-то. Никто. Она выглядела такой печальной и одинокой. И взгляд у нее был… потерянный, понимаешь? Она дрожала, когда я повязывала ей платок. Даже не могла произнести «спасибо».
– Так неблагодарно.
Роза покачала головой:
– Скорее всего, она забыла, что к ней могут хорошо относиться, что есть еще то, за что благодарят. И она не пожилая. Она могла бы быть моей матерью или твоей. Послушай, Элла, разве тебе не хотелось бы, чтобы кто-то где-то заботился о твоих близких?
Эти слова заставили меня замолчать.
Ту женщину мы больше не видели.
Мне очень нравилось прятаться от мира в мастерской. Внутри нее был свой маленький мир, сжавшийся до размеров тысячи строчек. Я склонилась над работой так, что почувствовала, как на спине выпирают позвонки – я так похудела, что чувствовала, как они трутся о грубую мешковину полосатой робы. Иголку воткнуть, иголку вытащить, нитку протянуть. А дальше следующий стежок, и еще один, и еще. Так я и надеялась дожить до конца войны. Тогда я открою свое ателье модной одежды и больше никогда не увижу безобразных вещей.
Однажды мы открыли окна в мастерской, один раз, в начале лета, в надежде впустить свежий воздух. У нас потели ладони, куски ткани бугрились, швейные машинки к полудню раскалялись так, что за них невозможно было взяться. На мундире стоящей в дальнем углу надзирательницы темнели пятна пота.
Лягушка Франсин подошла к окнам. Они были так высоко, что никто не мог ни выглянуть в них из мастерской, ни заглянуть снаружи. Деревянные оконные рамы покоробились от жары. Подтянувшись, Франсин ударила ладонью нижний край рамы, и она открылась. Остальные долго сопротивлялись, но наконец поддались, и в окнах показалось чистое небо.
Все девушки, как по команде, повернулись к окнам, закрыли глаза и открыли рты.
– Так и подмывает выбежать на улицу и расстегнуть все пуговки, какие только можно, – пробормотала Роза.
Открыв окна, мы ждали прохлады, но она не приходила. Вместо нее повалила пыль. После долгой засухи вся грязь в Биркенау высохла, потрескалась и превратилась в желто-коричневый порошок, который поднимался вихрями от любого, даже самого слабенького, ветерка. И очень скоро все подоконники у нас покрылись слоем этой пыли.
– Лучше закрой их обратно, – сказала я Франсин, – ткани могут испачкаться. Ты же сама понимаешь.
– Да мне наплевать на эти тряпки. Я хочу дышать.
И она выпрямилась во весь рост, но все еще не доставала и сердито посмотрела на меня. Я тоже посмотрела на нее в ответ, сжимая кулаки.
Не знаю, право, чем бы это закончилось, если бы не внезапный собачий лай с улицы и выстрелы. Франсин вздрогнула и быстро