В девчоночьей раздевалке наутро после визита уборщицы пахло плетёными корзинами и чистым бельём.
– Сейчас бы картошечки из «Макдака», – мечтала вслух Ольга, замазывая пятно на балетке мелом; другая девчонка жаловалась, что валидол принимает чаще, чем гормональные контрацептивы.
Инка, осунувшаяся, разогревалась в зале, зверски зевая.
– Он хорош, чего уж там, – бурчала она, подворачивая шерстянки повыше. – Гениальный хореограф, гениальный балет. Танцовщиком тоже был классным. Нам с тобой, Софус, крупно повезло.
– Ради бога, – взмолилась Соня. – Можем мы обсудить что-то другое или просто помолчать? Говорить о нём перед репетицией – всё равно, что проснуться за пять минут до звонка будильника.
– Признайся, тебе единственной он не нравится, – напирала Инка. – Можно подумать, у тебя к нему личные счёты!
– Да, не нравится, – прошипела Соня. – Нормальный человек такой балет не поставит!
– Нормальный – нет, а гениальный – да. И мы обе в нём станцуем, если я не окочурюсь до премьеры, – на этих словах хореограф вошёл в репетиционный зал, и Соня дёрнула Инку за рукав разогревочной кофты. – Между прочим, ты ещё ни разу с ним не репетировала в полном объёме, а жаль. Я бы посмотрела на это садо-мазо!..
Последнюю фразу Инка произнесла громким трагическим шёпотом, когда хореограф поровнялся с ними. Ничуть не смущаясь, она бодро вскочила и сделала реверанс.
Соня, вспыхнув, последовала её примеру и отошла в свой репетиционный угол, задаваясь вопросом, почему провидение посылает ей таких отбитых подруг.
Насчет «окочуриться» Инка была права. В будние дни она проходила все совместные сцены с одноклассниками, а по субботам в училище приезжали солисты из театра.
Со взрослыми артистами работалось намного легче – они безошибочно определяли, устойчива ли партнёрша в их руках, мягко приземляли после прыжка и помогали с вращением. На сложных поддержках Инка могла полностью им довериться, не боясь сломать рёбра и пропахать лицом ползала.
«Почему вы так не умеете, долдоны?!» – возмущалась она, вися в опасной близости над землёй на руках одноклассника, пока хореограф на стройных, по-молодому пружинистых ногах ходил вокруг, поправляя её пыхтящего партнёра.
В дальнем левом углу зала то же самое делала Соня.
Повторяя в сторонке отдельные части танца, она иногда ловила взгляд хореографа в зеркале. Иногда он кивал, иногда улыбался, и его лицо распадалось на две части: правый глаз оставался серьёзным, а вокруг левого собирались морщинки, будто прошитые общей нитью.
У Сони начиналась паника. Улыбка означала, что настал её черёд обливаться потом. Создатель балета разворачивался в её сторону и жестом или движением головы подзывал к себе. Соня шла, как лошадь в топь; пальцы ног, стиснутые пуантами, бросало в жар, и через своды стоп пробегала