За две недели до сталинградской победы М. Алексеев отправил на Урал своей подруге Ольге Кондрашенко письмо, хорошо передающее боевой настрой молодого командира: «Запомни, дорогая Оля, этот день!
Числа 20 января радио известит вас о великих успехах наших войск. Борьба на нашем участке фронта достигла кульминационного пункта.
Враг здесь будет на днях повержен!
Пишу я тебе письмо в суровый мороз на дороге нашего наступления. Возможно, у меня не будет когда-нибудь времени описать тебе эти героические дни.
Вот сейчас, мимо меня, партию за партией гонят пленных немцев. Это – ходячая смерть. Возмущенная Россия мстит!
А по полю, куда ни глянь – всюду трупы, трупы врага, и невольно вспоминаются слова известной пушкинской поэмы:
О поле, поле!
Кто тебя усеял
Мертвыми костями?..
Трудна и тяжка наша борьба: она требует невероятных моральных и физических усилий человека. Но зато и величественна эта борьба.
Да, Оля, это точно – защитники Сталинграда творят чудеса.
Мы ведем здесь поистине уничтожающую, истребительную войну. Мы жестоко мстим немцам за лето 1942 года.
Разрушенный Сталинград воспрянул и тысячами хоронит немцев в своих холодных приволжских степях…
Иногда, Оля, приходится переносить нечеловеческие трудности. Ты только представь себе: с 14 июля 1942 года мне ни разу не пришлось отдохнуть в какой-нибудь хате – все окопы да блиндажи… И все-таки осознание благородной борьбы вливает новые силы, способные перебороть все невзгоды»[9].
Алексеевский прогноз по датам не оправдался, но финал битвы был угадан.
И вот последняя сталинградская запись во фронтовой тетради будущего писателя, от 31 января: «Сталинград. Бесконечной вереницей плетется колонна военнопленных гитлеровцев. Солдаты идут, обмотанные тряпьем, на ногах что-то навернуто, они идут понуро, жалкие, грязные, перезябшие. Из колонны выходит один, обращается к нашему бойцу-конвоиру, обращается по-русски:
– А работа у вас будет?
– Да, найдется, – отвечает боец. – Для вас подходящая работенка будет. Вот, – показывает боец на груду кирпичей вместо Сталинграда, – вот ваша работа…
– О, я, я, да, да, – понимающе кивает головой пленный.
– Ну вот и хорошо. Поняли, значит, друг друга, – лукаво говорит наш боец.
На пленных смотрит сталинградская старуха. Ей лет 70. Все лицо исполосовано морщинами. Меж дряблых щек и морщинистого лба едва поблескивают