Голубничий допил чай и решил пойти сполоснуть свою чашку с устремленным в небеса шпилем Домского собора и надписью «Riga» сверху и снизу, как его остановил и заставил вздрогнуть истошный женский крик с лестницы.
Этот пробирающий до костей вопль словно взрывной волной выкинул Виктора из мягкого, такого приятного после ночи на дежурстве, кресла и потащил на лестничную площадку. Сверху, с четвертого этажа, заплетающимися между собой ногами скользила вдоль перил Анна Мефодьевна, Аннушка. Только руки, мертвой хваткой вцепившиеся в покрашенные пару месяцев назад коричневой краской перила, позволяли ее погрузневшему от возраста телу не рухнуть. Лицо Аннушки было как накрахмаленное белье, по которому голубоватыми узорами разбегались резко ставшие заметными морщины. Впереди, словно прокладывая ей путь, со ступеньки на ступеньку скатывалась, подпрыгивая и подскакивая, прозрачная мягкая бутылочка с жидкой пищевой смесью.
– Витя!!! Он там… там… глаза, – громко восклицала Аннушка, преодолевая на автомате последние пару ступенек.
Наконец она сделала заключительный шаг и уткнулась лицом в грудь Голубничего, пытаясь обхватить его корпус ослабевшими напрочь руками. Виктор машинально прижал дрожащую фигуру старшей сестры к себе и попытался понять хоть что-нибудь:
– Анна Мефодьевна, чьи глаза? И кто там? Сорок пятый? Он?
Аннушка в ответ утвердительно задрожала головой прямо в грудь Голубничему.
– Что, что с ним? Анна Мефодьевна, не молчите, – вопрошал Виктор, инстинктивно пытаясь отодвинуть хоть на чуть-чуть неизбежность своего подъема на четвертый этаж, в палату с номером 45.
– Открыл. – Аннушка смогла выдавить