На просьбу отца он согласился охотно, даже слишком охотно: дошли слухи, что где-то в окрестностях Первопрестольной обретается блудный ловелас Шаховской. Петр эту, вторую, цель скрывал не только от отца и матери, но и от брата Александра. Хоть и погодок, а проговорится! Маменькин, ой маменькин сынок!.. Оказывается, напрасно прибегал к такой конспирации: след Шаховского здесь вроде был да простыл.
Простыл, господа!
А зима шла своим чередом. Великолепнейшие, чопорные письма ходили от моря Балтийского к морю Черному и обратно, даже южными ветрами не растапливая метровый лед. Все кончено! Душа замерзла.
Замерзла.
О чем говорить?
А поговорить-то хотелось, очень хотелось. И на выручку пришли, даже опять немного досрочно, весенние каникулы. Майскими цветами расцветал 1883 год – двадцать первый год его жизни. Как ни хорони себя в печали – жизнь шла, и душа таяла от зимней стужи. Забросив университетские конспекты, он поспешил вслед за отцом, в Литву.
Думал, отец полеживает где-нибудь на первом весеннем солнышке и пописывает свои книги, до которых стал охоч, или, належавшись, лепит очередного «Спасителя». Да, да, генерал ведь не всегда был генералом – и полковником, и даже того менее… о, Господи, каким-нибудь капитаном вроде Поликарпова, что столь дотошно описал Балканский поход. Его «Историей России для народного и солдатского чтения» зачитывалась вся армия; его «Голова Спасителя» и «Медаль статуи Спасителя» бывали даже на академических выставках. А если глины нет?.. Тогда уж картишки, непременно картишки. О, это такая страсть! Еще задолго до генеральства и свитских аксельбантов он ночи напролет резался с такими же сумасшедшими, как и сам. И поделом им, несчастным. Особливо слишком-то фанаберистым шляхтичам, которые продували не только лошадей и сабли именные, но и именья, дедовские. В одну из таких бешеных ночей майор Орловского полка Столыпин, спустив уже все наличное и насущное, вплоть до сабли дарственной, грохнул о залитый вином стол золотом бесценного портсигара – с гравировкой своего отца:
– Шановный пане! Ставлю родителя!
Орловский полк стоял тогда в Литве, на границе с Пруссией, которая никак не смирялась со своим положением, – быть под каблуком России. Господа офицеры квартировали в роскошном имении одного из отпрысков Радзивилла; хозяин, пан Гутковский, тоже майор того же полка, хоть и затесался по воле случая в русское воинство, но никогда не забывал о своих корнях, а потому фанаберия била через край. Будучи в громадном выигрыше, выйти из игры орловскому майору разрешал – добрый жест должен сделать сам выигравший, чтоб не добивать проигравшего. А тот разве мог пойти на бесчестье?.. Уж и сабля боевая, и конь, и чуть ли не портки орловские – все на кону стояло, лежало и просто мелом на зеленом сукне писалось. Что еще?..
– Ставлю родителя!
Пан Гутковский, одногодок Столыпина и в тех же чинах, внимательно посмотрел на бесшабашного