Эти двое были так непохожи: Марго рвалась на свободу, была птицей, выпорхнувшей из родительского гнезда. Джон же добровольно остался в нём. Словно жалкая ящерица – заполз под гнилые доски и мечтал лишь о покое. Он бесконечно винил себя за свой выбор. Всякий день и час, но ничего не делал.
***
Сигаретный дым заполнил всё пространство. Всё как и всегда. Спустя столько лет он всё ещё сидит в своем кабинете – изменилось лишь средство связи: телефон на проводе сменил ноутбук, через который легко было не только поговорить, но и увидеть собеседника. Прирожденный либерал, всегда мечтавший о том, чтобы приблизиться к вершине. Во всех смыслах.
Заработав целое состояние, будучи в самом расцвете сил, Генри Миллер мечтал походить на приближенных к английской короне. У него было всё – кроме венценосной фамилии, обозначающей, что его нельзя смешать с грязью. Формально. Бредовые идеи хороши тем, что не дают покоя, пока ты не исполнишь их. Дело сделано – и его наследник стал потомком знати.
Джонатан носил фамилию отца, однако с самого детства слышал, как все вокруг таинственно улыбались, узнав фамилию покойной матери. До определенного момента мальчик не понимал, стоит ли воспринимать это хорошо, ведь тётушка Амели всегда отдавала его перестирывать одежду, в которой он виделся с матерью, даже если та была чиста.
Да, его мать была потомственной баронессой, а Джонатан – баронетом. Но что это значило, если он помнил её грустной и вечно пьяной? Спасал ли титул его душу или лишь тешил самолюбие отца?
Что касается Генри, он любил всем говорить о той, на ком был женат, и это казалось Джону диким.
«– Ох, прекрасная Руби была бы счастлива…» – любил повторять он на людях или в присутствии именитых гостей.
Он прикрывался именем покойной, словно красивым палантином, переброшенным через плечо. Мальчик никогда не видел и того, чтобы родители целовались или даже мимолетно улыбались друг другу. О семейном духе не шло и речи – абсолютный холод и тотальный контроль. Любимым днём недели Руби был четверг – день, когда ей выдавали деньги. Он означал, что, скорее всего, до субботы она не вернётся. Но такова была жизнь. И спустя почти тридцать лет после смерти жены вдовец оставался верен привычкам.
Дверь кабинета приоткрылась, и Джонатан вошел. Отец перебирал какие-то папки, на одной из которых стояла кружка с горячим напитком. Кажется, если опрокинется, он и глазом не моргнет. Было в этом вечно спокойном, учтивом, с гордо выпрямленной спиной человеке нечто пугающее, даже зловещее. Глаза Генри скользнули по сыну несколько оценивающе, а после вернулись в исходное положение.
– Проходи, – негромко, но настойчиво произнес Миллер-старший.
Он не любил тратить время на бессмысленные приветствия там, где они не требовались, чтобы показать свою воспитанность.
– Я закончил переговоры с тем магазином, они согласны отдать площадь, – огласил Джон.
– У них