Всегда было солнце. Это единственное, что я точно помню. Нет, конечно, с точки зрения вероятности дожди тоже должны были идти, но они совершенно не запомнились. А солнце – ослепительное теплое солнце, ласковое, как мамины руки – оно отложилось в памяти на всю жизнь.
Всегда было лето. И чистое, светлое небо, на котором ни облачка. И зеленая, высокая – выше роста – трава, в которой так интересно играть в прятки, с опаской (а вдруг змея?) забираясь в самую глубину заросшего луга.
Всегда была мама. Высокая, умная, молодая и красивая. Та, что никогда не ошибается. Та, что совершенно безболезненно вырвет ниткой молочный зуб. Та, что ласково приговаривая, забинтует и обработает кровоточащую рану, когда ребята принесут меня на руках домой после того, как я на чердаке насквозь распорю ногу большим ржавым гвоздем.
Всегда был я. Во всяком случае, я не помню, когда меня не было. И рядом со мной всегда были друзья. Мальчишки, жившие рядом. Мы играли вместе, а потом забегали друг к другу попить воды, обедали в гостях, заходили утром или кричали с улицы в окна: «Давай, выходи!».
Целыми днями мы торчали на улице. Целыми днями мы шлялись черт знает где. Целыми днями мы бросали камни в лужи, играли в пятнашки, войнушку и «выше ноги от земли», лазали по подвалам, забирались на верхушки самых высоких деревьев и оттуда кричали: «Привет, мир!».
А ещё мы собирали вкладыши «Турбо». «Понтиаки», «Доджи», «Шевроле» – все эти машины мы видели только на картинках и даже мечтать не могли, что однажды кто-то из нас будет иметь шанс сесть за руль или, тем более, стать обладателем такого автомобиля… Свою коллекцию я хранил в жестяной коробке из-под леденцов. И когда я доставал пачку картинок, заботливо перетянутых толстой черной резинкой, мне в нос всегда бил аромат барбариса.
А дома на кухне была отведена специальная полочка, куда я ставил всякие заморские банки из-под пива и газировки. Я находил их на улице или выменивал на фантики, марки и монеты. Банки были особым предметом моей гордости. И уже совсем другие банки мне поставила на спину мама, когда я, перекупавшись в ледяной речке, начал громко и долго кашлять. Мама поджигала намотанную на карандаш вату, и стеклянный сосуд с чавкающим звуком надежно прилипал к натертой детской мазью спине. А потом мама тихим голосом читала мне Булычева, а на полке под самым потолком горел ночник в виде белого голубя.
А двоюродный брат притащил откуда-то три большущих плаката. На одном Рэмбо-Сталлоне держал в руках здоровенный нож, на втором был кадр со стреляющим во врагов Робокопом, а на третьем, одетый в камуфляж, ухмылялся Арни из «Коммандо». Я доставал брата с вопросами, не сможет ли он принести ещё плакаты с Чаком Норрисом и Ван Даммом. Они, конечно, по нашим мальчишечьим понятиям были не очень круты, но для полноты коллекции вполне сгодились бы. И мы ночами, задолго до «Неудержимых», спорили, кто бы победил,