– Мы с тобой – дура и дурак. Инфантильные, бестолковые. Мы думали, что, уйдя от людей, приблизимся к тому, чего нам так долго не хватало. А на деле – двинулись в противоположную сторону. Сбросили балласт в виде тех, о ком приходилось заботиться, сменили обстановку, отказались от элементарных благ и предсказуемости ради так называемого «оазиса». Но правда такова, что оазис оказался миражом.
– Даже так, да? – буркнул Рамон, уже донельзя раздраженный.
– Да, милый. Несколько недель здесь помогли мне понять, что решение наших проблем не в смене места и уединении, а в нашем отношении к людям. Мы разучились разговаривать, слушать. Твердо решили ненавидеть тех, с кем мы даже не знакомы. И из-за чего? Из-за наших же собственных ошибок и разочарования в своем выборе. То, что я не нашла в себе сил возразить матери; то, что прожила столько лет с нелюбимым и не выстроила нормальных отношений с сыном; то, что угробила молодость на тяжелой и неблагодарной работе – это все мои ошибки. Люди вокруг лишь подыграли мне в моих заблуждениях. Я долго отказывалась принять такую простую правду, потому что было страшно. Тяжело проснуться однажды и понять, что ты слаб и не в состоянии самостоятельно взрастить свое счастье. Ведь с этого момента встаешь перед непростым выбором: продолжить барахтаться в болоте несбывшихся желаний и ненавидеть окружающих, либо же возненавидеть себя и начать грандиозную работу, посмотреть на людей другими глазами, протянуть им руку. Я хочу верить, что второй вариант мне по силам. И тебе тоже. Потому что мы с тобой похожи.
Рамон ожидал, что случится неприятный разговор. Он боялся упреков, истерики. Но столь глубокая речь привела его в замешательство и пробудила смутный страх. Хотел бы он нажать на кнопку «стоп» и проснуться неделей ранее, когда все было предельно просто и безоблачно!.. Впрочем, так было для него, и только – Элинор своим монологом дала это понять. С первых дней совместного проживания она вынашивала мысли, призванные подорвать все его устои и устремления, посеять сомнения и свернуть на желаемую для нее тропку. Такое, увы, он не мог позволить даже любимой женщине.
На смену страху пришла злая уверенность в себе. Возможно, ее вызвали не слова Элинор, но болезненные фрагменты воспоминаний. Перед Рамоном вставали образы жены, тещи, собственного отца, начальника – все они упрекали его в нерешительности, неспособности принять решение без оглядки на кого-либо. Его называли безынициативным, и на этот раз он их заткнет. В кои-то веки Рамон твердо решил, чего хочет, и намеревался эту цель достичь. Он докажет и им, и себе, что от природы не безволен, что таким его сделало окружение. Что в самоизоляции способность принимать решения пробудилась и расцвела в глубинах его разума. И Элинор придется вспомнить, что он – мужчина и иногда вынужден упорно стоять на своем, пусть даже ей кажется, что она права, а он – нет.
– Рамон, не молчи. Тебе тоже надо выговориться, я знаю. Я чувствую, что ты тоже близок к переломному моменту, к переосмыслению. Не противься этому. Я помогу тебе, если ты тоже сделаешь шаг навстречу.
Рамон