– Именно! – Рамон ухватился за эту мысль, почувствовав прилив вдохновения и силы, чтобы возразить. – Вот именно, что в продажах занимаются продажами, а в техбюро – технической стороной. Продавать – это ваша работа, а не наша! Твоя работа! Я не могу и не буду ее за тебя делать.
– Я свою работу знаю! – Голос Кристофа сразу огрубел, потеряв самодовольно-жирный окрас; глаза же он выпучил так, как будто никто никогда его не задевал так сильно за живое. Но дальнейшие попытки Рамона защититься старший специалист отдела продаж успел пресечь, сменив вальяжные речи на быстрое, раздраженное тарахтение:
– Уперся, как баран, развиваться не хочешь, так чего жаловаться взял моду? Решения надо учиться принимать. А иначе можно и до старости одно и то же делать. Поэтому давай не будем тут мне про мою работу и твою. Я знаю, кто что должен делать. Все должны делать всё для развития нашей антерпризы. Вон, у Шантье спроси, как работать надо, он тебе расскажет. Вот уж кто продает, так продает! – Кристоф взял паузу – видимо, чтобы набрать в легкие воздуха и заодно с силой задвинуть нижний ящик стола.
– Да и пусть продает. А я давно заслужил старшего мастера, мне кажется.
– Кажется ему! Какие ко мне-то вопросы? К Игорю с этим иди, за ним последнее слово.
– Но Игорь сказал, что ему твое мнение важно, – раздосадовано буркнул Рамон. – Ты мог бы…
Кристоф отмахнулся, начав разбирать кипу свежих бумаг:
– Я ему все сказал, что думаю, вот пусть и чешется теперь. Все, отправляйся! Или ты что, ногами к полу приклеился?
Рамон вышел из бюро продаж, ощущая слабость. Даже хлопнуть дверью как следует не решился. Дело шло к вечеру, опять начинала болеть голова – ладно бы занимали ее лишь рабочие вопросы! Но ведь за ними стояла гораздо более глубокая проблема, преследовавшая его много лет.
Можно было сколько угодно менять место работы, уходить от одних людей и знакомиться с другими, но итог всегда один: прозябание в посредственности, бессилии и одиночестве. Одиночестве! И это в Гранд-Леонарде: метрополии, что была пустыней с сорока миллионами людей, которые являлись ее безликими песчинками. Ничтожные поодиночке, все вместе они сбивались в бесформенные барханы, окружая, нависая, не давая Рамону заглянуть за удручающе пустой горизонт, продвинуться. И он постепенно увязал в перипетиях социальной жизни, вяло барахтаясь, мучаясь от жажды…
– Все мы живем, как хотим, – спокойно изрек Михаил, облокотившись о барную стойку. С этим пожилым завсегдатаем дистракционной3 Рамон познакомился здесь же, и, хотя это было уже довольно давно, до сих пор о нем толком ничего не знал. Не очень-то хотелось. Его ценность заключалась в другом: он был посторонним, незаинтересованным лицом, отчего Рамон общался с ним куда охотнее, чем с коллегами или женой и ее назойливыми родственниками. С Михаилом он чувствовал себя в безопасности, мог выговориться, мог быть собой, пусть даже и таким бессильным, вымотанным одиссеей по сыпучим волнам.
– Я – нет.
– Ну,