Гозберг заприметил Андрея Дмитриевича, курящего самокрутку, от которой распространялся вишнёвый аромат. Андрей Дмитриевич, по меркам исправительного центра, очень богатый исправленец. Он ходит на работу, но не работает, он так проводит время, чтобы веселее было сидеть. У него много своих шестёрок, которые ему прислуживают и заглядывают в рот, они же и доедают за ним, убирают, стирают, гладят, уносят и приносят. Кстати, эти же шестёрки, за одну самокрутку, набивают ему сигареты в машинке для самокруток, причём один к пятидесяти.
Гозберг, как бы невзначай, подошёл к Андрею Дмитриевичу и начал говорить о погоде. Сходу просить самокрутку не стал, чтобы не падать в цене, но краем глаза косился, плавно переходя от погоды к медсанчасти, от медсанчасти к магазину, в который не успел зайти. Андрей Дмитриевич равнодушно слушал этот рассказ и задумчиво кивал, так как Гозберг, в его понимании, был такой же шестёркой, как и все остальные.
А самокрутка всё тлела и тлела, Андрей Дмитриевич затягивался редко, больше для аромата, а не от тяги курить, да и при его деньгах, ему это ничего не стоило. И тут, этот урод Черноволин подходит и сразу к Андрею Дмитриевичу, ни здрасьте, ни до свидания, а сразу в лоб, конкурент хренов.
– Андрей Дмитриевич, отец родной, дай докурить.
– Держи. – сказал Андрей Дмитриевич и с барского плеча отдал половину самокрутки Черноволину.
– Благодарю, батя. – сказал Черноволин и сладостно затянулся.
Гозберг даже не заметил, как сам начал заглядывать в рот Черноволину. Его передёрнуло от злости, так как он столько времени был в ожидании этой самокрутки. Скорее даже не в ожидании, а в напряжении, так как очень сильно хотел курить, но ждал, когда Андрей Дмитриевич сам ему предложит.
– Что Солохон Абрамович, подрезал тебя на повороте Черноволин? – спросил Андрей Дмитриевич.
– Вас Андрей Дмитриевич не проведёшь, глаз у Вас, как алмаз, хорошо намётан.
– Ладно, держи сигарету, а то стоишь тут, как попрошайка глухонемая, в рот заглядываешь.
Андрей Дмитриевич достал из портсигара тугую самокрутку и небрежно дал её Гозбергу. Андрею Дмитриевичу не жалко было самокрутки, он терпеть не мог, когда попрошайки жмутся с ноги на ногу, глядят жалобными и тоскливыми глазами, но вслух ничего не просят. Для Андрея Дмитриевича этот жест был скорее милостынею, чем угощением ради уважения.
Гозберг даже от радости встрепенулся и полу кланяясь, со словами благодарности, аккуратно, чтобы не уронить, взял самокрутку с вишнёвым вкусом. Гозберг, конечно, не брезговал докуривать и слюнявые окурки Андрея Дмитриевича, но сейчас ему неожиданно повезло, и он даже простил Черноволина. Он подкурил самокрутку и жадно затянулся, вишнёвый дым разошёлся по всему телу и у Гозберга закружилась голова. Он так сильно хотел курить после очень