Панорама. Роман с тайнами. Николай Феодосиевич Корсаков

инертности, косности и нежелания меняться «темноты» пришлось начать с того, что являлось по своей сути тончайшей генной инженерией. Причём одновременно занимаясь не только устранением в организмах дикарей странных препятствий и преград, блокирующих развитие их интеллекта, но и преобразовывая растительный мир – достаточно, впрочем, разнообразный, но совсем не пригодный по своей урожайности для прокорма будущих миллионов, а потом – и миллиардов людей. Одновременно с этой шла работа по приручению некоторых необходимых человеку в быту домашних животных, обучению вчерашнего дикаря и полного тупицы и привитию ему сноровки в крестьянском труде и ремёслах; а кроме того – особый упор Детьми Бога делался на то, чтобы ученик получал радость от их похвалы за хорошо выполненное задание.

      Контакт у первых разумных людей и астронавтов был тогда прямой и полный, и благодаря этому мы знаем в общих чертах, как они выглядели, изображая их в виде ангелов, архангелов и серафимов; но точные изображения через такую бездну времени, войны и почти полное двойное самоуничтожение до нас не дошли. И недаром они от нас скрыты: тонкость чувств и ранимость не позволяют им открыться нам, не изжившим ещё до сих пор расовые и сословные противоречия, насмешки и ненависть к другим – просто внешне непохожим – людям. На что же тут могут рассчитывать иные, высшие существа, для которых подобные чувства и поведение просто неприемлемы?

      Земные дикари, издали так напоминавшие астронавтов, оказались (при попытках обучить и развить их) полной и, как были уверены многие астронавты, намеренно задуманной и воплощённой Богом-Отцом им противоположностью.

      Если вся жизнь Детей Бога, в полном соответствии с замыслами Отца их, нацелена на познание и воплощение его в конкретный результат – абсолютное совершенство, то земной вчерашний дикарь норовил плотнее набить желудок и завалиться затем под куст, с кем-нибудь за компанию, для интереса. Эта полнейшая, весьма нарочитая даже им противоположность должна была, возможно, послужить намёком астронавтам на некоторую излишнюю строгость их рафинированного бытия, резко контрастирующего с животными радостями, испытываемыми вчерашними дикарями в их повседневной жизни. Но, может быть, это вовсе и не намёк на это и вовсе не карикатура на их затаённые желания, что могло вызвать у них недоумение и обиду, а – воплощение в жизнь планов Творца: таким образом разнообразить новыми отношениями, сложными, даже кажущимися вначале едва ли разрешимыми задачами и достаточно жаркими спорами жизнь Своих Детей, чтобы этой новизной отвлечь их как от невольно вызывающего грусть однообразия мёртвых бескрайних пространств Космоса, так и от ещё одной вечной проблемы – невозможности проникновения в глубины Его Замыслов.

      Поэтому процесс никак не мог пойти так легко, как в песне, и подарить Детям Бога ту особую радость, намёк на которую мы видим в древнем мифе о Пигмалионе. На все попытки просветить её «темнота» отзывалась такой неподатливостью,