– Рай, сказал он, – это прежде всего ощущение тепла, живительного всепроникающего тепла, наполняющего каждую клеточку твоего тела. Тепла, в котором нет изнуряющего дыхания ветра пустыни и обжигающих лучей солнца и в котором невозможны остужающие порывы зимних бурь и озноб от недоброжелателей и завистников.
Гуру выслушал эту притчу и сказал:
– Вы, книжные люди, говорите, что вы больше всех общались с Богом, который назвал вас избранным народом. Как вы можете видеть невидимое, слышать неизреченное, понимать несказанное? Как вы отличаете истину ото лжи в этих своих беседах с Господом?
Вздохнул раввин и ответил:
– Ты слышал, что сказали праведники. У каждого свой язык общения с Богом и свое понимание истины. Одни слышат, другие видят, третьи осязают. Но каков бы ни был этот язык и как бы ни испытывалась истинность услышанного, увиденного или почувствованного, лишь на оселке своей души, своей жизни и своего пути среди людей по нелегким дорогам каждый человек должен испытывать вновь и вновь те истины, которые он провозглашает от имени Бога. И вновь и вновь он должен испытывать свою собственную душу, потому как велик соблазн надеть одежды пророка и провозглашать истины или то, что тебе кажется истиной, от имени Всевышнего.
Ведьмы.
Филипп Одноглазый, один из отцов-настоятелей ордена иезуитов, прославился своей жестокостью в искоренении еретиков и особенно ведьм. Злые языки утверждали, что до вступления в орден Филипп был очень охоч до женского пола. Но после принятия монашеского сана он свою любовь обратил в лютую ненависть.
В душную летнюю ночь он спал в своей опочивальне и во сне вновь и вновь переживал последнее святое судилище, на котором он произнес блестящую обвинительную речь и добился костра для молодой и прекрасной ведьмы, погрязшей, по его мнению, во всех пороках.
В какой-то момент в его сон вторглось видение погибшей на костре женщины. В своих развевающихся покаянных одеяниях она звала его за собой то ли на небо вместе с поднимающимся дымом, то ли на шабаш ведьм. Филипп встал с кровати, взял иконку и отправился на покаянную молитву очищения в часовню Святого Валентина.
Всю оставшуюся ночь он провел в молитве, а наутро объявил, что с этого дня он начинает великий пост и подвиг отшельничества для борьбы с дьявольским отродьем и с наваждением.
Несколько месяцев он провел в скиту, не принимая участия ни в общих молитвенных собраниях братьев, ни в судах святой инквизиции. По истечении этого времени он отпросился у великого магистра ордена на паломничество в Иерусалим. И еще почти через полгода, в середине апреля, загорелый дочерна, поседевший и исхудавший пожилой мужчина с повязкой на одном глазу попросил у привратника ключи от опочивальни и скита Филиппа Одноглазого.
Прибежавшие монахи с трудом узнали в путнике бывшего дородного отца-настоятеля. В тот же день устроили торжественную вечернюю молитву и трапезу, после которой