– Что это значит – чем еще хотелось бы заниматься? – ответил он вопросом на вопрос.
– Ты молод, известен, тебя все обожают, лучшие телки всегда к твоим услугам, играешь в шахматы и покер, всегда выигрываешь, зарабатываешь огромные деньги, но… что еще ты хотел бы получить от жизни?
Казалось, он не понял смысл сказанного. Я разозлился. Может быть, невольно даже повысил голос.
– Что еще ты хочешь?! – Я удивился собственной смелости и был готов отразить взрыв, который, казалось, произойдет через секунду.
Однако Фишман поджал губы, а его челюсть начала слегка дрожать; я уже давно заметил, что это признак волнения нашего героя.
– Ничего, – в конце концов выдавил он из себя. – Только фотографировать.
Прекрасно! От такого признания кровь застыла у меня в жилах. К счастью, мне нравится холод, а может, долго путешествуя с этим человеком, я просто привык к перепадам температуры? Но тогда я вспомнил, что некая ведьма на вопрос дьявола: «Что ты еще желаешь?» – ответила примерно так: «Ничего, только вершить зло». Мишле[15], записавшего этот диалог, должно быть, потом мучили кошмары.
Говорят, моя семья родом не из Германии, а из России. Родственники со стороны отца рассказывают несколько версий этой истории. Особенно мне нравится та, в которой говорится о письменности, точнее – об изобретении книгопечатания. В Западной Европе, в крупнейших университетах, книгопечатание было распространено уже во второй половине пятнадцатого столетия. Великие князья Московские (а Москвой тогда правили Рюриковичи) не слишком заботились о новой форме распространения знаний. Из этого можно сделать вывод, что тирания не склонна предоставлять народу широкий доступ к сокровищам человеческой мысли. Однако не будем упрощать. Потому что при дворе князя Василия III был человек, который, узнав об открытии, быстро понял его ценность, не подвластную времени. Семейное предание гласит – позже я пытался это проверить, но гейдельбергские профессора не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть мой тезис, – что тот человек был астрологом, возможно, одним из многих в тогдашней Москве. Его звали Ромканов. Напоминаю или сообщаю, что моя фамилия – Ромм. Август Ромм. Упомянутый Ромканов так долго ползал на коленях, протирая себе штаны, что в конце концов выпросил у монарха разрешение поехать и исследовать возможную пользу от новинки. («Практическую пользу», – в этот момент в разговор неизменно вмешивался мой дядя Фридрих, жизнерадостный старый холостяк.) Несмотря на то, что Краков, где уже появились печатные станки, был намного ближе, по неизвестным причинам – «несомненно, следуя за своей звездой» (это снова дядюшка Фридрих) – он попал в Гейдельберг. Тут картина слегка тускнеет, однако известно, что через год мой предок, исследовав изобретение, влюбился в некую дочь профессора и, вопреки обычаям той эпохи в частности и хорошим манерам вообще, лишил несчастную невинности. Предав забвению вверенную ему миссию, он отказался от своей религии, что, впрочем,