– Алексис, Верочка, пойдёмте в дом! – позвала она.
Они сидели в гостиной до утра, разговаривая обо всём на свете; голова Верочки лежала на плече у князя, а Линда, сидевшая напротив, казалась совершенно равнодушной.
– Помнишь, я тебе говорила об одном известном графе? Вечер в его салоне будет как раз через неделю, там и увидимся после приезда, – сказала она Верочке, когда они садились в экипаж до станции.
Родителям Вера не решилась ничего рассказать о князе; о Линде она обмолвилась парой слов. Перед заветным вечером Вера очень волновалась; нежное белое платье, похожее на то, в котором она была представлена Алексису, окутывало её фигурку. Алексис встретил её, поцеловал ей руку.
– Я очень ждал вас, дорогая Вера, – сказал он, трогательно на неё посмотрев, и Вера поняла – ничего ещё не кончено.
– Allons, я представлю вас графу, он так жаждет встречи! Линда не говорила вам, что мы кузены?
Он пустился в долгие разъяснения, но Верочка его толком не слушала; ей хотелось сейчас остаться с Алексисом наедине, а не знакомиться с каким-то графом, пусть даже известным в Петербурге. Алексис подвёл её к небольшой группе людей; граф стоял к ней спиной.
– Верочка приехала!
Граф резко обернулся – и она замерла, внутри у неё что-то задрожало; это был не граф, это не мог быть он. Это была Линда – теперь Вера поняла, отчего она казалась ей странной; поняла, почему она – нет, он – прятал руки – несмотря на изящные, почти женские пальцы они могли выдать его. И эта любовь к produits de beauté, этот щедрый слой пудры, яркая розовая помада, вечные шарфы, высокий рост – теперь всё было объяснимо! Верочка вспомнила тот быстрый поцелуй в щёку, его слова и взгляды…
– Верочка, дорогая, – исчез французский прононс, голос стал чуть ниже, но всё-таки это был голос Линды, – хорошо, что ты здесь. Не откажешь мне в танце?
Он закружил её, унёс прочь – прочь от этого зала, от вездесущей любопытной публики – в тихую, небольшую комнату; Вера смотрела на него, ещё не до конца привыкшая к этому чудесному перевоплощению; он был красив – собственно, он был красив ещё в роли Линды, просто теперь она видела его иначе. В нём не было трогательной невинности, припудренной лёгким пороком, которая читалась в Алексисе; пожалуй, решила Верочка, теперь, когда он избавился от Линдиной вульгарности, в нём было слишком много благородства – благородство это было, правда, обманчивым, только внешним, потому что граф обнял Веру за талию и снова поцеловал