Маша молчала, но Саня заметил, что она уже очень устала. Пришлось взять её на руки. Аня благодарно взглянула в его глаза. Молча, молча, только молча. Слова, определения, это такое недостаточное условие для выражения чувств. Как там, слова нужны, чтобы отражать факты, а не фантазии. Чувства – это то, что мы себе представляем. А факты – это то, что реально имеем на данную минуту. Имеем униженье и неопределённость. Какие чувства он испытывает, Саня не мог себе сказать. Злость сменилась апатией к происходящему, немые сцены дешевого спектакля неизвестного режиссера. Вспомнился «метатеатр», что заставило его хмыкнуть. Кончис был великим постановщиком, у него все было со смыслом.
Замечательный итог в виде моральных и физических страданий. Прекрасные античные картины. А тут тащишься как идиот по заснеженной дороге, неизвестно куда, и нет никакой мысли в голове, что делать дальше. Неужели он настолько обленился, что не может крикнуть этой толпе женщин – «дурочки, остановитесь, их же всего двое», нет, он медлит. Тут он увидел крытый фургон. И испытал чувство облегчения. Хотелось только привалиться к холодному брезенту и ни о чем не думать. Он помог залезть женщинам, перекинул ногу.
– Да, Саня, поедешь вместе со всеми, уж извини, места на переднем сиденье все заняты, – одновременно проникновенно и издевательски сказал Вовик.
Они действительно ехали куда-то целый час. В угрюмом полудремотном молчании. Наконец-то и избушка, старая развалина, с гниющими квадратами окон. Быстрое распределение по закуткам. Сане достался чердак, «террористы» остались внизу. Маше он подстелил свою дублёнку, укутал сеном как куклу. Аня легла с одной стороны, он с другой. Они лежали, взявшись за руки над головой, и смотрели друг на друга в темноте.
– Аня, как ты живешь?
– Нормально. А ты?
– Странно, что мы встретились при таких обстоятельствах, знаешь, мне иногда вас не хватает с Машкой. Когда я прихожу в одинокую квартиру, уставший от друзей и дружеских вечеринок, я смотрю на нашу общую фотографию, помнишь, Машке было семь лет? Сентиментально, да?
– Нормально. По крайней мере, искренне. Я вообще не знаю, что больнее – хранить в своей памяти – слова, сказанные, или слова недосказанные, – её голос был хриплым, она откашлялась.
– Искренность. Да, у нас было её так мало. Твой уход.
– Это было закономерно, Саша. Мне ведь тоже надоели твои измены. Думаешь, я не догадывалась? Я даже их знала, некоторых твоих женщин.
– Да? Прости.
– Я уже давно простила. Не знаю, простит ли Маша. Она очень замкнутая и необщительная. И ничего про тебя не спрашивает. Как будто всё знает заранее. А когда я начинаю вспоминать, про себя, как у нас не сложилось, она подходит ко мне и просит «мама, я ведь тоже страдаю, ну, пожалуйста».
Саня закурил сигарету. Надо было что-то решать.
– Как думаешь, сможем ли мы убежать? Борис, а Вы что думаете?
– Я готов. Вопрос только, как быть с Машей. С ней мы далеко не уйдем. Да и охранников надо как-то обезвредить.
– Предлагаю поодиночке их оглушить.
– Не