Летнее солнце уже поднялось в зенит, но на скамейке в тени большого вяза было не жарко. Тишину нарушало только оживленное чириканье воробьев в листве деревьев, да стук костяшек домино. Я закурил и задумался. «А в них охотники стреляли и попадали в птиц не целясь, и песню скорби и печали весной веселой птицы пели…» Не хотелось верить в самое плохое, но…
– Ёксель-моксель… – услышал я сбоку знакомый голос и резко повернулся. Ну, конечно! Ксаныч – Николай Александрович, мой учитель музыки и сосед по подъезду подошел незаметно и теперь стоял, разведя руки в стороны и ошеломленно разглядывая меня.
– Веня, это ты? – спросил он. – Живой…
– Да, Ксаныч, – ответил я, поднимаясь и снимая темные очки, которые носил теперь постоянно. В глазах его что-то дрогнуло, когда он увидел мое лицо без очков. Мы обнялись.
– Только не знаю, живой или нет…
– Да, ты изменился, – сказал Ксаныч, – усы отпустил, волосы… Но все равно я тебя сразу узнал…
Он постарел, волосы и брови стали совсем белые, на лице заметно прибавилось морщин. Ксаныч жил этажом выше, прямо над нашей квартирой. Впрочем, теперь получалось, квартира уже не наша, а бабушка неизвестно где.
– Ксаныч, а где бабушка? У нас дома какие-то непонятные люди…
– Ты же с дороги, Веня, – сказал он, отводя глаза. – Пойдем-ка ко мне…
Вот у Ксаныча дверь была та же, простая деревянная с филенками, давно некрашеная. Я оставил сумку в прихожей, разулся, и мы прошли на кухню. Ксаныч достал из холодильника бутылку «Столичной», банку соленых огурцов, открыл банку с килькой, нарезал сыр и колбасу. Пока он накрывал на стол, я оглядывал кухню. Ничего не изменилось за восемь лет – те же выцветшие зеленоватые обои в цветочек, кое-где начинавшие пузыриться, старый кухонный гарнитур из ДВП, покрытой шпоном под светлое дерево, эмалированная мойка со ржавыми потеками. Правда, клеенка на столе была свежая, видно недавно купленная.
Ксаныч налил по полной стопке.
– Ну, с возвращением, Веня, – сказал он, поднимая стопку. – Очень рад, что ты живой. Ведь тебя уже все похоронили, ёксель-моксель…
Мы чокнулись и выпили. Ксаныч налил еще по полной. Я ждал, и сердце мое сжималось. Ксаныч достал из кармана пиджака пачку «Примы», а я вытащил свои сигареты и предложил ему.
– Не, с фильтром не могу курить, – сказал Ксаныч. – Вот рабоче-крестьянские – другое дело…
Мы закурили, он быстро взглянул на меня и опустил взгляд.
– Веня, – наконец, сказал он. – А бабули твоей нет. Через неделю, как получили извещение, что ты пропал без вести… скоропостижно… Я и хоронил Лену Алексеевну.
Он