– Хочешь?
Взрослые глаза девочки смотрели теперь прямо на меня, одна рука легла на плечо, а другая – протягивала следующую бумажную рыбу.
Несколько секунд я смотрел в веснушчатое лицо. Слишком серьезное, даже безразличное на вид – поджатые губы, серые глаза как металлические бусины. Ее голое бедро скользнуло по моему предплечью.
Я взял из тонких рук хрупкую бумажную рыбину, стараясь не смять. Встал и запустил с размаху в воздух. Сначала она, будто ударившись о стену, кубарем рухнула вниз – я испугался, что бросил ее слишком резко – но потом, как и предыдущие рыбы, начала свое медленное путешествие.
– Когда-нибудь все превратится в бумагу.
Я пропустил мимо ушей эту реплику. Меня слишком заворожило кружение ее оригами над городом – гнилым, воняющим гарью и кислотой – и тем, как рыбы наконец начали приземляться. Одна села в ручей, текший от водосточной трубы, другая юркнула в другой водосток, чтобы спуститься по нему и вскоре тоже начать сплав. Третья упала в сточные воды, которые лились из огромной решетки уродливого дома-гиганта, – и спустя мгновения исчезла в канализационном люке.
Все рыбы, как бумажные кораблики из древних забав, поплыли по узким улицам города.
– Они идут к подземным водам, – сказала девочка. – Станут настоящей кровью этой земли. А все, что творится в домах, – просто глупости.
«Глупости, – повторил я про себя. – Школьница говорит: глупости».
Закрыл глаза и стал вспоминать все попытки втиснуться в городскую жизнь.
В моей памяти она всегда была оклеена виниловыми обоями в цветочек. Сначала – стены моей комнаты. Родители сделали в ней ремонт, когда я еще учился ходить – и все два десятилетия, которые я провел там, каждый день причудливые, рельефные изгибы стебельков смотрели на меня. Еще бутоны роз, круглые, как палицы.
Потом – комната жены, и там снова винил, и снова цветочки, только уже хищные лилии. «Я не против, – говорил я, – давай оставим».
И наконец: кабинет врача. Или, точнее, спальня, – меня доставили к нему домой.
«Я выпишу вам два названия сейчас, – говорил он. – Станет полегче».
Стало не легче, тогда уж – тупее, острота прошла. Потому что розы с их шипами остались позади, а жизнь становилась придурковатой и простой, как ромашки за спиной врача.
Интересно, кто-нибудь из этих людей видел настоящие цветы?
«Решусь – не решусь», в такую игру превратились мои дни, как в гадание по тем самым лепесткам.
Теперь, когда я снова вспомнил, зачем выбрался на крышу, и снова понимал, что стоит только наклониться вперед, и… я правда стал падать. Только в ноздри ударил не кислый запах города, а свежий – от рук девушки.
Я ничего уже не мог видеть, только чувствовал. Как тонкие пальцы перебирают меня и складывают. Боль обожгла сразу по всей поверхности тела, а потом добралась до глубины и выключила сознание – щелкнула по