– И верите ли, чуть кондрат меня не хватил, нервишки-то у меня того, как у бабы беременной, растрепанные. Смотрю, мой сосед растянулся на полу, а кровищи с него накапало – жуть, как с резаного хряка. Стою я дурак дураком, словно столбняк на меня напал. Ну, думаю, влип ты, Николай Иваныч, как петух во щи, влип. Если б ещё не Культя. Так никто не знал, что мы с ним на рыбалку пошли. Он хотел жёнушке своей этот самый, как его, сурприз сделать. Он ведь и уху лучше всякой бабы мог сварганить. Вообще, должен заметить, гражданин следователь, бабы на Лёхе верхом, как кобылицы, ездили. Я когда стоял, как истукан, даже слезу из себя выдавил, хотя и не плаксивый вроде. Но вовсе не из-за Лёхи прослезился, себя шибко жалко стало. Пронюхают, думаю, что я с ним был, скажут, что я укокошил его. Ну и жизнь, ядрёна-вошь, какая штука коварная! Недавно, к примеру, Лёхе что-то надо было, про деньги долдонил, а теперь, выходит, ни хрена ему не надо. Неводушевлённый предмет. Я вот тут с вами беседую по душам, а у самого лягушки квакают в животе. А ведь точно знаю, что моя хорошая милая старая карга нынче блины стряпала. Запах их учуял, когда ступал на порог. Вы уж, господин следователь, бумаженцию мне какую-нибудь всучите, что меня не заарестуете, а то она, старая перечница, язва хорошая, арестантом меня обозвала и голодом морит.
– — И что же дальше? – подстёгивал его Кустов.
– — А то, что дал я такого стрекача, будто за мной табун лошадей гнался, давно так не бегал. Думал, меня подозревать будут.
– А не припомните ли, Денисов, – перебил его Дмитрий, – когда вы выбежали из дому Бутыриных, калитка и дверь были распахнуты?
– А хрен его знает. Кажись, закрыты, точно не помню. В общем, меня по башке тогда точно током шибануло. Я, грешным делом, подумал, что у меня этот, как его… инфарк микарда кажись.
После ухода Денисова Дмитрий задумался. Дело об убийстве Бутырина в связи с истечением срока было приостановлено, и теперь оно его, по правде говоря, занимало лишь со следующей точки зрения: сколько раз ещё он может встретиться тет- а- тет со смазливой и гордой вдовушкой. Вначале он мечтал о том, как бы завести с ней лёгкую, ни к чему не обязывающую интрижку. « Из-за одних глаз её, которые точно не от миру сего, да чудных ямочек, придающих женственному лицу какое-то детски-наивное, загадочное выражение, я, пожалуй, готов застрелиться, – сказал он сам себе задумчиво, впрочем, с блуждающей улыбкой на тонких губах.
– Всё-таки эта сквалыга, мать Бутыриной в какой-то степени, по-моему, права. Странный у них мезальянс. Она такая красавица, с интеллектом, он для неё был совершенно прост, её покойный