Распорядитель похорон спросил нас, хотим ли мы поставить большой мамин портрет у кафедры или же поместить маленькое фото на программки. Хоть на этот вопрос я знала ответ и с облегчением выпалила: «Ни то ни другое!»
И, само собой, нам пришлось выбирать еду, устраивать целое совещание по этому поводу. Даже не совещание, а дегустацию, представьте? Мы с папой и Мэдди сидели за столом и дегустировали блюда для поминального фуршета, точь-в-точь как делают будущие молодожены, только с мрачными минами. Поминальный торт. Поминальные пироги. Поминальные канапе. И каждое решение казалось важным. Сколько пирогов с мясом заказать? В какой-то момент мы испугались, что, возможно, кто-то из гостей не любит мясные пироги, и решили заказать еще сэндвичи с тунцом, ведь маме они так нравились. Перед нами поставили маленькие горшочки с морепродуктами, и мы на полном серьезе принялись обсуждать, понравилось бы маме такое похоронное меню. Ведь у нее была аллергия на моллюсков. Но стоит ли сейчас учитывать это? Нам столько всего нужно продумать, столько всего учесть; с какой стати нас должно волновать, что мама смогла или не смогла бы съесть на собственных похоронах?
Я всегда и во всем искала ее одобрения, и в каком-то смысле мне и сейчас хотелось произвести на нее впечатление, ведь это был мой последний шанс. Звучит странно, но у горюющей дочери своя логика. Всю жизнь я была перфекционисткой и думала только о победах. Мама приложила к этому руку. К скорби я подошла с точно таких же позиций. Я решила стать образцовой горюющей дочерью и каждый этап планирования похорон воспринимала как административную задачу в списке под названием «Проводы мамы в последний путь». У меня вдруг появилось новое дело первостепенной важности: стать хорошим организатором похорон.
Я вызвалась произносить речь. Мама бы этого хотела. Разве нет? На самом деле я не знала, как и многого другого. Но я вцепилась в этот последний шанс сделать так, чтобы она гордилась мной. В детстве мы с Мэдди азартно участвовали во всех театральных и ораторских конкурсах подряд. И к каждому готовились, часами просиживая в гостиной с мамой; та натаскивала нас, уделяя внимание каждой паузе, каждой интонации. «Вот, уже лучше, – говорила она на четырнадцатый раз, – но в следующий раз выдели голосом запятую в конце пятой строчки». Теперь я стояла в гостиной одна.
На следующий день мы начали обзванивать знакомых. Несколько десятков номеров.