Я стояла в трех метрах от места, где мы сидели когда-то, и рассказывала людям, знавшим маму при жизни, как много она значила для меня. Или пыталась рассказать. Вместить в пять минут целую жизнь. Я рассказала о ее детстве, о том, какой жизненный путь она выбрала. Моя речь была предельно стандартной, и, произнося ее, внутри я уже открещивалась от сказанного. Попытка свести мамину жизнь к паре забавных историй и паре избитых фраз оказалась невозможной, и я вдруг почувствовала, что оскорбляю ее память. Никакая речь не могла передать ее смех, не могла выразить, как дико она порой меня бесила, как ее любовь согревала меня, как мне хотелось снова уткнуться лицом ей в плечо и вдохнуть ее запах еще хотя бы раз. Никакие слова не могли объяснить, что никогда и никто не полюбит меня так сильно, как любила она, и не сможет полюбить. Но я каким-то образом заставила себя договорить и села на место.
После моей речи священнослужительница сказала несколько банальностей о маме, хотя они не были знакомы. Священник, работавший в церкви в то время, когда мы регулярно ходили на службы, давно уволился. Странно, что человек, никогда не встречавший усопшего, произносит о нем речь. Он говорит пламенно и эмоционально, хотя не только не знал покойного, но и назавтра даже не вспомнит его имени.
Затем я встала на выходе из церкви – там, где в детстве раздавала сборники псалмов. Сестра и отец выстроились рядом, чтобы поприветствовать каждого пришедшего на похороны. Гости называли свои имена, почему-то решив, что я их забыла. Но я всех помнила. Встреча с каждым напоминала слабый удар током: их были десятки, сотни, и все так или иначе связаны с мамой. Казалось странным, что они здесь, а ее нет: примерно такое чувство возникает, когда встречаешь учителя не в школе, а в супермаркете. К тем, кто потерял близкого, обычно обращаются со стандартной фразой: «Сожалею о вашей утрате». Больше ничего и говорить не нужно. Но как отвечать?
Сейчас мне кажется, что все просто: достаточно сказать «спасибо», а лучше – «спасибо, что пришли». Но тогда вместо этого я храбрилась и пыталась убедить людей прийти на поминки. Я вела себя как чрезмерно усердный клубный зазывала.
На поминках я носилась распушив хвост, с горящими глазами, включив режим приветливой хозяйки: так я ощущала себя более уверенно. Когда меня спрашивали, как я себя чувствую, отвечала, что справляюсь. На самом деле я впала в эмоциональную кататонию. Тараторила что-то про цветы, которые красовались на самом видном месте за обеденным столом и вовсе не сгорели в печи, вопреки моим опасениям. Я расхваливала