Потому что дядя прав: я нахожусь на его территории и должна жить по правилам, которые установил он. Я не могу сейчас ответить ему – чайники не понимают аргументов, они могут разве что кипятком облить. Я окажусь на улице. А с деньгами у меня, признаться, неважно… Поэтому я терплю. Слышу его вопли о моей безнравственности и отсутствии социальной ответственности, как белый шум, и фантазирую о другом мире, где есть чайник на куриных ножках, сломанный будильник, который я якобы растлила, и триммер, мечтающий стать писателем, но пребывающий не в состоянии набрать достаточно материала для дебюта; я пытаюсь найти своё место в нём, но пока не нахожу.
Спасает меня тётя. Устав слушать непрерывный поток брани, берущий своё начало у её мужа во рту, она появляется в кухонном дверном проёме, сутулая, не выпускающая из руки блестящую металлическую лопаточку в жирном слое масла. На лбу у неё пот, нос презрительно сморщен, губы поджаты, она сотрясает лопаточкой в воздухе, подходя к дяде. Лопаточка разбрызгивает по коридору мелкие капли масла.
– Хватит на неё кричать! – тётя говорит строго, но голоса не повышает. Она грозит дяде кулаком и захлопывает дверь в мою комнату. – Одеться девчонке не даёте!
Она спасает всех и всегда: бродячих кошек, бомжей, птиц с перебитыми крыльями, спасает младшеклассников от хулиганов, а бездомных щенков – от младшекласникков. Тётя может быть строгой, но она справедлива, и уж если она считает, что с меня довольно выслушивать за случайно оголённую грудь, то она выговор прервёт.
К слову, её место в своём мире технической альтернативы я пока тоже не нашла. Тётя вообще не похожа на технику – типичный человек, слишком живой, чтобы вписаться в мой мир.
Из-за двери ещё некоторое время доносится недовольное дядино ворчание. Близнецы в ванной брызгаются водой и визжат. Я сижу, завернувшись в тонкое одеяло, сползающее с моего обнажённого плеча, и старая кровать заунывно стонет в ответ на любое моё движение. Сентябрь только занялся, а я уже чертовски устала от этого места и от этого утра, и героин в качестве лекарства от поздних утр уже не кажется мне такой уж глупостью. Я беззвучно смеюсь этой мысли. Сетка под матрасом скрипит, посыпая пол ржавчиной – это единственный ответ, который я получаю. Впрочем, я надеюсь, что подслушивающий наши разговоры и мысли триммер смеётся вместе со мной. Я надеюсь, но не встаю, чтобы проверить.
***
Когда стягиваю с себя одеяло, по плечам и шее десятками многоножек расползается холод – отвратительное чувство, которое хочется с себя поскорее стряхнуть. Чем больше я думаю об этом, тем отчётливее ощущаю их маленькие ножки; закрученный в тугую спираль тараканий ус щекочет меня за ухом. Не выдерживаю, лезу проверять. Ощупываю плечи, провожу руками по шее, за ушами… Какие же холодные у меня руки! Они рассыпаются стаями муравьёв, расползаются по спине. У меня больше нет рук, чтобы удержать одеяло, оно падает, и я вижу: я муравей. Хочу кричать, позвать кого-нибудь на помощь, вот